Что написал о нем Сергей Александрович – Антон не узнал никогда. Документы эти не разглашались. Но что-то написал. В турпоездки Антона больше не пускали.
54
А время продолжало лететь… Иногда оно словно бы останавливалось, ползло, но потом снова убыстряло свой ход, срывая с календаря дни, недели, месяцы. Мгновенные кадры, случайные и неслучайные эпизоды, длинные, растянувшиеся истории нанизывались на невидимую нить, выстраивались цепочкой, сменяли друг друга… Прибавлялись годы, уже появилось серебро на висках, в прядях волос надо лбом. Антон долго не знал дороги в поликлинику, к докторам, потом все же пришлось ступить на эту дорожку. Однажды ради интереса, сравнения он подсчитал: еще недавно он навещал поликлинику раз пять-шесть в год, потом больше, а в последнюю пору сложилось так, что наносить визиты во врачебные кабинеты он стал по два, по три раза в месяц.
Женитьба, семейная жизнь Антона подтвердили только то, что слышал он много раз, да не верил, как часто не верят ходящим по устам мнениям, пока не попробуют что-нибудь на себе: женщина до замужества, в период знакомства, ухаживания, примерок друг к другу – совсем не то, что после, когда жизни и судьбы уже официально скреплены, и женщина, ставшая женой, матерью, под сенью и защитой законов о материнстве и младенчестве приобретает над мужчиной гораздо большую власть, чем он над нею, и в их союзе уже нет равноправия, он зависит теперь от того, умеет ли избранница разумно, тактично пользоваться своей возросшей властью, воздержаться от злоупотребления ею, не оскорблять и не принижать в мужчине его достоинства, чтобы союз их не дал трещину, не распался.
Жена Антона была из самой простой семьи с крестьянскими корнями, со множеством детей, которые никогда ни в чем не знали достатка. Отец до войны был возчиком на лошади или продуктовом магазине, избрав это ремесло, чтобы семье перепадало чуть больше, чем полагалось по нормам и карточкам. В войну его взяли на фронт нестроевым – опять же к лошадям, в обоз, и все четыре года семья билась за выживание без него. Когда в город вторглись немцы – пришлось бежать, как большинству горожан, все бросив, все потеряв. Скитались по селам, работали в колхозах за харчи. Натерпелись всяческих лишений. Вернувшись после изгнания оккупантов на старые места – ютились, как многие горожане, в подвалах, и опять голодали, терпели лишения. Когда Антон в первый раз увидел свою будущую жену, она ходила не в туфлях, туфель и вообще никакой сносной обуви у нее не было, а на стучащих деревяшках типа «сабо», что в быту у французских крестьян. Для появления на людях, выходов в кино, в городские сады у нее было всего одно приличное платье, сшитое из оконной шторы. А вместо пальто – ватная стеганка…
Первым ее трудом в шестнадцать лет, которым она зарабатывала на свою жизнь и в общий семейный котел, была работа прачкой в военном госпитале. Она стирала простыни и наволочки, кальсоны и нательные рубашки раненых. Сначала все это кипятилось в огромных котлах, а потом без всяких машин, что появились уже после войны, стирали руками, специальным едким мылом, убивающим заразу. Если капля мыльной воды случайно попадала в глаз – хотелось кричать от боли. Но прачкам, ценя их нелегкий труд, на который было мало охотников, давали особый продуктовый паек, солдатскую хлебную норму…
Антону казалось, он был убежден, что крестьянские семейные корни, испытанные лишения, закалка, которую они дают, залог того, что от жены он не услышит в стенах домах сетований и недовольства тем достатком, в котором они живут, который дает им его инженерская должность и ее работа скромного рядового плановика-экономиста. Жена не будет допекать его упреками, что далеко не все могут они себе позволить, сравнениями их быта с теми семьями, где лучше, богаче.
Но школа бедности, испытаний выпускает в жизнь учеников и учениц двух сортов: скромных в потребностях, довольствующихся доступным, благодарных судьбе, обстоятельствам, что не висит над головой тень голода и нищеты, без зависти смотрящих на других, кто более сытно ест и более модно одевается, и алчных – таких меньше, но они есть – кто, натерпевшись, вырвавшись из тисков нищеты, стремится воздать себе сверх всякой меры за пережитое, упущенное, чьи аппетиты не имеют границ и всегда остаются ненасытны.
Жена Антона уже давно была обеспечена всем, что требуется во всех случаях жизни, но, одевшись для похода в театр в хороший светлый или темный костюм, в белую блузку с брошью, без алмаза или сапфира, но изящную, привлекающую вниманию, надевая перед зеркалом черную шубу «под котик», она могла саркастически, обнажая свои затаенные, накопленные обиды, сказать:
– Хороша… жена инженера!
Слово «инженера» звучало в ее устах по меньшей мере как «жена первого секретаря обкома» или даже «Генерального секретаря».
Антон, уже изучивший все ее претензии, желания, аппетиты, предметы ее тайной зависти, не раздражаясь, не злясь, спокойно произносил:
– Ты не забывай, какая зарплата у инженеров.
Жена вспыхивала:
– При чем тут зарплата? Кто у нас на зарплату живет? Все как-то крутятся, устраиваются, находят какие-то пути! Если бы ты по-настоящему заботился о семье, если бы ты по-настоящему хотел, чтоб твоя жена выглядела не хуже, чем другие, ты бы нашел, как это сделать. Ты бы что-нибудь придумал!
– Что же именно?
– Не знаю что. Это твое дело, сам должен думать. Некоторые сверхурочную работу берут, расчеты на дом. За кого-то статьи пишут. Способов масса, надо только хотеть!
Это ее убийственное, уничтожающее Антона, стирающее его в порошок: «Если бы ты по-настоящему хотел…» – повторялось беспрерывно, в применении ко всем сторонам и деталям быта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109