Не хожу, а будто на крыльях летаю. А в мыслях одно – мой, мой теперь Володька, ничто нам теперь не мешает. Все можем открыто, не таясь. Сколько мне в глаза тобой тыкали, за спиной шипели – у жены мужа, у детей отца, змея, отбивает Так нате ж вам, заткнитесь, – жена сама его бросила, сама в суд за разводом пошла! Тебе на суде вот как надо себя держать, я эти порядки знаю, ты уж меня слушайся. Чтоб они какую-нибудь волынку не придумали, а прям с первого раза развели. Спросит судья, признаете ли, что ваше решение расторгнуть брак окончательное? Тебе надо только одно слово сказать: признаю! И добавить: фактически целый год у меня уже новая семья. И я хочу оформить свой новый брак. Вот мое письменное согласие на развод по причине нового брака. И бумагу на стол. А заявление я тебе составлю. Секретарша суда составит, она мне знакомая, она в суде уже двадцать лет, так напишет – по всей ихней форме…
Володька почувствовал, что трезвеет. Он повернулся на спину, вытянулся на кровати, потер руками лицо, голову, сгоняя с себя хмельную сонную муть.
– Не буду я ничего подавать. Не время сейчас.
– Почему – не время? – встревожилась Клавка. – Столько про это говорили, столько я ждала… Ты по смотри, как у нас все хорошо получается. Переедешь ко мне. Получим другую квартиру, из двух комнат. Я к самому предрику пойду, так на него насяду! Я ради тебя все сделаю, зубами, а вырву! Мне и милиция вся знакомая. Вернут тебе права, устрою тебя в райпотребсоюз шофером. Знаешь, как заживем! Все у тебя будет. Через год машину заимеем, «Жигули». Неужто тебе охота и дальше в колхозе своем ковыряться? Кто ты там, – чумазик! С машины на трактор тебя уже согнали, а потом и с трактора сгонят, вилы в руки дадут. Что там тебе светит? А со мной будешь жить, как человек…
Клавка говорила горячим полушепотом, каждая подробность была припасена ею заранее, не раз обдумана, примеряна к их будущей совместной жизни. То и дело склоняясь к Володьке, она оглаживала его руками, такими же горячими, возбужденными, как и ее взволнованные слова, шелестящие над ним во мраке.
– Хоть что-нибудь хорошее Люба твоя для тебя сделала? Ославила только на всю деревню, опозорила. Пятно на тебя наложила, в самые никудышние произвела. Все хотела из тебя – не знаю кого, профессора сделать. А ей и профессора было б мало, с ее-то гонором… А мне ты и такой люб, какой есть. Мы с тобой год прожили – душа в душу, ни разу не поссорились. Мне прям радость, как праздник какой – тебе уважить, хорошее тебе сделать… Не хочешь шофером, я тебя на другое место устрою, куда только схочешь, какое глянется.
Володьке заманчивы были соблазны, что открывала перед ним Клавка, еще недавно, возможно, они разожгли бы его аппетит и, кто знает, может, он и дал бы Клавке завлечь себя, затянуть в свой сыто-пьяный омут: а что – ведь и в самом деле вкусно, что она сулит! Но он твердо помнил про свое и, обрывая поток горячих, пересыпанных поцелуями и ласками слов, сказал, как бы ставя решительную точку на Клавкиных стараниях:
– Ждали – и еще подождем. Сейчас мне все это не к месту. Понятно? И развод этот, и женитьба. Подождать с ними надо.
– Но почему, почему?
Володька тяжело, насупленно молчал. Как объяснить Клавке все то сложное сплетение желаний, замыслов, расчетов, надежд, что зародились в нем с некоторых пор и лежали беспокоящим душу грузом? Он и себе бы не смог изложить все это четкими словами. А Клавка и вовсе не поймет. Не захочет понять. Женщина, когда на что-то нацелилась, будто глуха, ты ей толкуешь, а она точно не слышит, у ней на уме одно – вынь да подай, что ей самой надо…
– Есть одно дело. Вот выгорит оно… Или уж если не выгорит.
– Какое дело?
– Рано про него говорить.
– Что-то ты темнишь… – Досада прорвалась у Клавки. – Ты мне ответь честно – бабу другую завел?
– Тьфу! – плюнул Володька в темноту перед собой. – И что у вас, женщин, мозги так набекрень устроены, обязательно бабу приплесть! Как будто на одних бабах мир вертится… Ладно, скажу тебе. Только не болтай. Орденок может выгореть мне за уборку. Или даже того больше… – Володька запнулся, язык не поворотился сказать про Звезду Героя. Уж слишком было это вожделенно. Дух даже захватывало. Но в мыслях она у него сверкала. – А моральный облик – он, знаешь, тоже на учете… Теперь понятно тебе? Так что ты это дело пока не торопи, запри свой язык на замок. Успеется. И Любке не на пожар, обождет, и ты за месяц-другой не слиняешь… И спи ты, наконец, ну тебя в трубу, мне завтра спозаранок подыматься, а ты это мутево развела…
16
Утром Володька действительно поднялся рано, но ушел из дому не сразу, в девятом часу. Старательно побрился, надел под комбинезон белую рубашку, помыл и надраил щеткой сапоги, туго затянул поверх комбинезона поясной ремень. Погляделся в зеркало – каков? Видом своим остался доволен: рабочий человек, не чистюля, и в то же время – аккуратен, собран. Настоящий сознательный передовик, какими они на фотографиях в газетах.
Клавка накормила его яичницей с салом, опять поставила бутылку, но пить Володька не стал, даже ради опохмелки. Передовик – так уж передовик…
По райцентру он шел не торопясь, но все же к редакции районной газеты пришел рано, – еще не было ни сотрудников, ни редактора.
Володька сел на лавочку в палисаднике, закурил и стал ждать.
В палисаднике на клумбе желтели чахлые цветы. Над ними вились пчелы, перелетали с венчика на венчик. Бедна была их добыча. И пчелам трудно приходилось в это лето.
Володька докурил папиросу, достал другую. Не потому, что волновался. Волноваться ему было нечего. Дело его верное, в этом он нисколько не сомневался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94