Доярок обидели в открытую, перед лицом всего района, перед всем народом, и народ слышал, как председатель так же в открытую за них заступился.
Полагалось бы кинуть Володькины листки в корзину. Но авторы – Скакунов знал это издавна – люди особой породы, иной свои каракули почитает чуть ли не сокровищем мира, документом величайшей важности. Упаси боже их утерять! Было однажды, не сберегли вирши одного пенсионера, так он замучил потом, в суд заявление носил.
И редактор отправил Володькины листки не в корзину, а в нижний ящик стола, куда клал все заметки, статьи, корреспонденции, непригодные для использования в газете.
18
Препятствия только разжигали Володьку, делали его упорней, злей. Если что-то не выходило, не получалось, куда-то Володьку не пускали, что-то ему не давали, страдало его самолюбие – желание настоять, вырвать, любой ценой добиться своего становилось таким властным, захватывающим, что он лез без всякой уже совести, совсем настырно, даже в тех случаях, когда то, чего он хотел, было ему не так уж нужно или даже совершенно не нужно.
Сейчас ему было не просто нужно, он не просто хотел, – «Колос» и все то, что мог он принести, сделались для Володьки такой приманкой, так уже вросли в его плоть, что он решительно не мог представить себя без «Колоса», расстаться с этой мечтой.
Через пятнадцать минут после того, как он покинул редакцию, он уже входил в здание райкома партии, на второй этаж, где находились кабинеты секретарей.
В райкоме Володьке бывать еще не случалось. Но он шел бесстрашно, без робости и размышлений. Неудача у редактора взвихрила в нем гневную решимость сокрушить перед собой все преграды. Сапоги его гулко грохали по ступеням лестницы, по коридору второго этажа, но он не старался шагать тише, в сознании, что здесь, в райкоме, он, простой колхозный механизатор в грязном рабочем комбинезоне, главный, первостепенный гость, все здесь заведено и существует как бы лично для него, Владимира Гудошникова: и само это просторное здание, и все райкомовские секретари и работники, и все эти двери, и эта красивая ковровая дорожка, протянувшаяся по коридору, которую он без смущения топчет своими сапогами.
Он вошел в комнату с целым столбцом табличек на двери: «Первый секретарь», «Второй секретарь», «Технический секретарь». На стульях вдоль стен сидели в ожидании люди сугубо служебного вида – с портфелями, папками в руках и на коленях. Володька, не останавливаясь на них взглядом, направился через комнату прямо к столу техсекретарши – миловидной девушки с модной высокой прической. Ничем не занятая, она, однако, имела крайне деловое выражение лица, как будто уже одно ее пребывание за столом с разноцветными телефонами было серьезной и важной работой.
– Мне к товарищу Елкину.
– Семен Петрович в Воронеже на совещании. Принимает Алексей Андреевич Ларионов, второй секретарь. Вот эти товарищи все к нему. Вы откуда, по какому делу?
– По неотложному, – сказал Володька с тем же чувством своей первостепенной важности, своего внеочередного права войти в любую дверь, потребовать к себе немедленного внимания любого райкомовского работника.
– У всех товарищей срочные дела. Вам придется обождать.
– Некогда мне ждать! – отрезал Володька. – Мне за это зарплату не начисляют, чтоб на стуле сидеть. Я работу бросил, меня работа ждет. Из колхоза «Сила» я, Гудошников моя фамилия. Механизатор. Ударник коммунистического труда, – само соскочило у него с языка, хотя он не собирался так себя называть, слов этих даже за мгновение, как выскочить, не было у него в уме.
– Хорошо, я сейчас доложу Алексею Андреевичу.
Девушка юркнула в двойные двери, обшитые черной клеенкой, устроенные в виде тамбура. Не прошло и минуты, как она так же ловко и бесшумно выскользнула обратно.
– Сейчас Алексей Андреевич закончит с товарищем, и вы войдете, – сказала она Володьке.
Очередь, ожидающая на стульях, промолчала, как бы признавая бесспорные Володькины права и преимущества здесь, – никто ни словом, ни движением не выразил недовольства или протеста.
– Присядьте, – пригласила техсекретарша. Она даже собственноручно выдвинула из угла комнаты свободный стул, переставила его поближе к Володьке. Но Володька не сел, остался на ногах, сохраняя свое отличие от тех, чья участь – покорно сидеть и ждать с портфелями и папками.
Черная клеенчатая дверь отворилась. Отстраняя с пути выходившего человека, Володька ринулся в глубину черного тамбура.
Ларионов выглядел полным, даже тучным – не столько потому, что таким был, больше оттого, что у него была короткая шея и широкое, одутловатое лицо.. Толстые очки в черной оправе еще больше увеличивали массивность его лысоватой головы, даже тяжелили всю его фигуру. Поговаривали, что он и первый секретарь не ладят, между ними серьезные трения, и Ларионова, видимо, переведут в другой район директором сельского профтехучилища. Но разговоры эти шли уже второй год, а Ларионов оставался на своем месте. Или слухи были не точны, или не так просто было снизить его до директора техучилища.
Второй секретарь поднялся из-за стола, вышел Володьке навстречу, сам протянул руку.
– Здравствуйте, Владимир Гаврилович! Рад вас видеть. Присаживайтесь, рассказывайте, что вас привело в райком.
«По имени, отчеству!» – отметил про себя Володька. А ведь и не встречались никогда, не разговаривали. Списки у них такие, что ли, в райкоме есть, куда они заглядывают? Володьке все равно стало лестно – если даже из списка вычитал Ларионов его имя, отчество. Значится, стало быть, и он. А ведь не все подряд в этих списках…
Ларионов, шумно двигая стулом, умостился на прежнее свое место за столом, отодвинул какие-то бумаги, оставшиеся, видимо, от предыдущего посетителя, как бы затем, чтобы ничто не отвлекало его сейчас, и показывая, что свое внимание он целиком и полностью отдает Володьке, его делам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94