– Мать просила не называть его, миссис Чэттертон. – Так. – Джейн помолчала. – Но почему же, дитя мое, вы решили, что мне известно что-нибудь об этом?
– Разве не вы приезжали во время прилива и говорили с моей матерью на рассвете?
– Расскажите мне все!..
– Тут нечего рассказывать, – сказала уныло Жуанита, уже чувствуя себя смешной в атмосфере равнодушно-любезного внимания. – Эту даму я видела только раз, она была под вуалью. Но я слышала ее голос, и это совершенно ваш голос. Вчера вечером, внизу, в вестибюле, вы сказали точно так, как она: «О, об этом не может быть и речи! Никогда!» – и я вспомнила все, как будто это было вчера!..
– Что же, ваша мать не говорила ничего о ней?
– Она никогда ни о чем не рассказывала, – призналась Жуанита.
– Но письма… бумаги…
– Сеньора не писала писем. А бумаги, если и были, она все сожгла, вероятно.
– Все? – медленно переспросила Джейн.
– Не осталось ни клочка! И пока я найду кого-нибудь… я даже не буду знать, кто я, как мое имя! Есть человек, который знает это, но где я найду его?
– А почему вы думаете, что тут скрыта какая-то тайна?
– Потому что моя мать… – сказала со слезами в голосе Жуанита, – моя мать знала, как я привязана к старому ранчо, которое было для меня родным домом, – единственным уголком на свете, где мне хотелось жить! И она оставила его, как сказано в завещании: «Ближайшим родственникам Эспиноза из Мексики».
Джейн Чэттертон молчала, сдвинув брови, а Жуанита, стыдясь своего порыва, того, что она надоедала своими делами чужой женщине, отошла к окну и стояла там, глядя невидящими глазами на обнаженный сад.
– А они не продадут его? – спросила миссис Чэттертон.
– Вот то-то же! – ответила, вытирая глаза, Жуанита. – Оно назначено в продажу; они хотят за него тридцать пять тысяч долларов. Но Кент говорит, что это очень много… – добавила она неосторожно.
Блестящие глаза чуточку сощурились, и слегка изменившийся голос повторил:
– Кент?!
– Мистер Фергюсон, – поправилась Жуанита, став пунцовой. – Я с ним как-то говорила об этом.
– А ему известно имя человека, которого вы разыскиваете?
– Нет. Оно известно только мне одной.
Постучали в дверь, и вошел Билли в пальто и шляпе, чтобы проститься.
– Девицы Гамильтон, – объяснил он недовольно, – и слышать не хотели о том, чтобы отменить поездку.
Он поцеловал мать и огорченно кивнул Жуаните, которую невольно рассмешила его мина надутого маленького мальчика.
Когда он ушел, Джейн вздохнула с тайным облегчением. Слава Богу, Билли не будет здесь и не запутает дела! Она сказала своим обычным тоном:
– Ну что же, вы подумаете над моим предложением? В понедельник утром мне надо быть в городе, и я могу отвезти вас к миссис Кольман.
– Благодарю вас, я подумаю, – обещала Жуанита, вставая.
Оставшись одна, Джейн долго лежала, размышляя. Жюстина осторожно заглядывала к ней раза два и уходила.
Через восемь дней, – думала Джейн Чэттертон, – большой пароход отойдет на далекий восток. Восемь дней! За это время она должна добиться согласия Жуаниты на поездку и выпроводить ее из дома без шума, перевезти ее и ее чемодан на борт и все это между прочим, болтая, смеясь, завтракая с Элизой, как будто бы все это не более, как дружеская услуга.
Это не так трудно. Она, Джейн, проводила более сложные планы. И через неделю она спокойно будет играть в бридж с Кэрвудом и друзьями, а если Билли спросит, она скажет ему, что маленькая мисс Эспиноза ускользнула и обещала прислать адрес.
В возрасте Билли три, а то и шесть месяцев разлуки делают чудеса. А там – окончание колледжа, поездка в Европу. Пока Кольманы вернутся с Филиппинских островов, Билли забудет и о существовании Жуаниты Эспинозы.
Только бы девушка не отказалась! Настаивать, уговаривать – рискованно: это вызовет ее подозрения. Надо идти до конца, хотя, может быть, она проиграет сражение. То, что она даже в мыслях боялась себе самой сформулировать, надвигалось все ближе. Надо спасать Билли, его отца, свое собственное место в жизни. Она не должна думать о том, что, может быть, теряет при этом.
Не пойти ли ей к Кэрвуду, обожающему ее, восторженному супругу? Не рассказать ли все? О, тогда бы ей ничего не было страшно! Но когда она подумала о словах, которые надо сказать ему, она поняла, что это выше ее сил. Нет, она не рискнет, хотя бы ей пришлось поставить на карту все другое!
Она нажала кнопку звонка.
– Жюстина, одеваться! Мы с мистером Чэттертоном едем верхом, завтракать будем в клубе. Попросите мисс Эспинозу принести мои письма к шести часам.
Через полчаса она сошла вниз, прелестная в своем костюме для верховой езды. В глазах Кэрвуда Чэттертона она прочла восхищение.
Они ехали по пестревшей солнечными пятнами дороге, под дубами, опавшие листья которых шуршали под копытами лошадей.
У клуба играли в гольф, ходили и стояли группами, махали проезжавшим и кричали: «С Новым годом». На обратном пути они позавтракали в клубе, где пылали дрова в каминах, звучали веселые голоса. Джейн стояла у огня, составляя центр оживленной группы, слушала болтовню и смотрела с удовольствием на окружавшие ее лица, иногда подымая вопросительно брови или ударяя хлыстом по кончику сапога.
Ей сегодня все казалось сном. Каждую минуту сон может рассеяться, окончиться, как праздник Золушки, и Золушка снова возвратится к своим рваным лохмотьям.
Она была как актриса в привычной роли. Небрежные взгляды, французские словечки, выслушивание лести, все, как обычно. Предмет восхищения, зависти, подражания, окруженная поклонниками и копирующими ее женщинами, она спрашивала себя сегодня, нужно ли ей все это. Двадцать лет тяжкого, медленного карабкания, чтобы стоять здесь, в фешенебельном клубе, в костюме для верховой езды, улыбаясь, слушая этих людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79