ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
А? Русская храбрость!
Да, деморализация - утрата фантомов - может довести и до такого. А отец подшивал к своему делу "Г-н Барсукер против России" все новые и новые документы: в сегодняшней газете какой-то умник, залетевший сюда не иначе как с Парнаса, написал, что в России много дураков, - как умно, как смело, - это же про кого - про саму Россию!.. Отец воздевает к потолку ликующий палец, и наши условности все не позволяют и не позволяют мне упасть перед ним на колени: "Пощади! Ну что я тебе сделал?!"
Меня трясло, когда я, мотаясь, волок маму на ее бородавчатый щит, меня продолжало трясти, когда я, задыхаясь, сгибал-разгибал ее тяжелую бессильную ногу, тряска не унималась и когда я, упавшим голосом покрикивая, боролся с нею на руках, когда прыгающими руками отирал с ее шеи подтекающий изо рта чай, - и во мне все нарастало и твердело: "Да сколько же мне это терпеть?! Я и сам уже не юноша - вполне созревший претендент на тот свет!.. Мне же нужно и маму подбадривать, а я..." В виске пульсировали электрические иглы дикобраза, сердце через раз ударяло то в макушке, то в горле...
- Минуточку, - корректно отпросился я у мамы и, позвякивая шпорами на босых пятках, решительно вошел в отцовскую комнату.
Отец обрадованно вскинул на меня половинки орехов от миски с хлебовом, но я не дал себя сбить.
- Милостивый государь! - слогом Андрея Болконского тире Женьки Малинина отчеканил я. - Вам не нравится, когда антисемиты собирают всякие пакости о евреях, игнорируя факты противоположного рода. Но почему же вы позволяете себе делать то же самое по отношению к русским?
- А ты заметил, что я цитирую только то, что русские сами о себе... - с хитринкой начал отец, но я оборвал его ("Я не шучу с вами! Извольте молчать!").
- Да, у русских хватает честности себя изобличать, евреи в этом отношении гораздо осторожнее. Но я могу составить такой сборник "Евреи о евреях"... Только я считаю это постыдным делом. Так перестань же и ты меня беспрерывно оскорблять - у меня русская жена, русская мать...
- Но моя жена тоже...
- Со своей женой разбирайся сам, а моя жена русская, и мне глубоко оскорбительно...
- А моя жена - не русская, она... - Он, вероятно, хотел закончить торжественным "святая", но я, возвысив голос, чтобы он не сорвался, не позволил отцу улизнуть в возвышенность:
- Я не знаю, где ты отыскал жену без национальности, но моя мать русская!
Отец хотел было окутаться какой-то непроницаемой благородной ложью, но вдруг до него что-то дошло.
- Так ты что, обиделся?.. - Он заговорил со мной ласково, как с маленьким ребенком, хлопая розовыми половинками орехов.
- Обиделся - очень слабо сказано. Мне очень больно, когда... - От его мягкости мой голос сразу подло дрогнул.
- Так я больше не буду, ты давно бы сказал!..
- Да уж сделай милость...
Я уже снова был готов упасть перед ним на колени. Так и положено: он истязал меня годами, а я однажды - ну, несколько резко - попросил его этого не делать, - и вот теперь я чувствую себя последней сволочью. И за дело - ибо я, в отличие от него, действовал сознательно. Хотя и не совсем: я не успел сообразить, что, прекратив оплевывать фантом Россия, он будет обречен на молчание, ибо ничто иное ему не интересно.
Зато раскаяние и стыд мигом выжгли тоску. И электрические разряды в локтях перешли в покалывания лишь самых кончиков пальцев.
Я сделался ласков до приторности, сам напросился выпить с ним чаю, искупая свою жестокость его хлюпаньем, и когда я наконец пал на колено перед его грифельными марлевыми трусами, застегивая сандалию, он осторожненько поинтересовался: "Достоевский пишет, что в России сегодня все лгут и даже не боятся, что их разоблачат, - это ведь тоже характеристика России?" Я выпрямился и, помолчав, вздохнул как можно более устало. Но это было слишком тонко для него - он ждал ответа.
- Если все лгут, значит, и он лжет, - наконец ответил я, всем видом и тоном стараясь показать: "Но я же тебя просил..."
- Да, значит, и он лжет! - с благодарностью за неожиданный подарок приподнял он набухшие половинки орехов.
И я понял, что могу себя простить.
...Меня нисколько не смущал раскисший снег под босыми ногами - я опасался лишь ненароком наступить в одну из бесчисленных, всевозможных фасонов и укладок, кучек размякшего дерьма, пестреющих под белеными монастырскими воротами, куда мне никак не удавалось проникнуть из-за туристского обычая метить собой достопримечательности и святыни. Я осторожно переступал между этими россыпями, с тоской вытягивая шею в направлении ворот и понимая, что ступить туда я все равно не решусь. И проснулся.
Детская площадка передо мной была все так же вытоптана и вытерта подошвами, и шведская стенка без стены торчала одинокой печью на пожарище. Катальная горка-слон покорно положила в тусклый иконостас зубчатых пивных медалек свой серый цементный хобот. Ночные качели едва слышно поскуливали под накалявшимся с каждой минутой утренним ветерком - когда-то одного слова "бриз" было для меня довольно, чтобы преобразить духоту в морскую свежесть... На зеленых и шуршащих, как банные веники, деревьях рваным вороньем, сказочными летучими мышами были развешаны обрывки толя - последствия недавнего ремонта крыш.
Сердце беспорядочно трепыхалось, и я знал, что мог бы снова с легкостью впасть в целительный сон - но, увы, я разучился спать, когда по дому шатаются чужие люди, а сейчас к моей богоданной дочери, возможно, прибавилась еще и кровная: Катька вечно старается залучить "козочку" на ночь - имитировать "как раньше", "вместечки", бедняжка... И внезапно, как от обманувшей ступеньки, новое выпадение в ирреальность: это уже было - но что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Да, деморализация - утрата фантомов - может довести и до такого. А отец подшивал к своему делу "Г-н Барсукер против России" все новые и новые документы: в сегодняшней газете какой-то умник, залетевший сюда не иначе как с Парнаса, написал, что в России много дураков, - как умно, как смело, - это же про кого - про саму Россию!.. Отец воздевает к потолку ликующий палец, и наши условности все не позволяют и не позволяют мне упасть перед ним на колени: "Пощади! Ну что я тебе сделал?!"
Меня трясло, когда я, мотаясь, волок маму на ее бородавчатый щит, меня продолжало трясти, когда я, задыхаясь, сгибал-разгибал ее тяжелую бессильную ногу, тряска не унималась и когда я, упавшим голосом покрикивая, боролся с нею на руках, когда прыгающими руками отирал с ее шеи подтекающий изо рта чай, - и во мне все нарастало и твердело: "Да сколько же мне это терпеть?! Я и сам уже не юноша - вполне созревший претендент на тот свет!.. Мне же нужно и маму подбадривать, а я..." В виске пульсировали электрические иглы дикобраза, сердце через раз ударяло то в макушке, то в горле...
- Минуточку, - корректно отпросился я у мамы и, позвякивая шпорами на босых пятках, решительно вошел в отцовскую комнату.
Отец обрадованно вскинул на меня половинки орехов от миски с хлебовом, но я не дал себя сбить.
- Милостивый государь! - слогом Андрея Болконского тире Женьки Малинина отчеканил я. - Вам не нравится, когда антисемиты собирают всякие пакости о евреях, игнорируя факты противоположного рода. Но почему же вы позволяете себе делать то же самое по отношению к русским?
- А ты заметил, что я цитирую только то, что русские сами о себе... - с хитринкой начал отец, но я оборвал его ("Я не шучу с вами! Извольте молчать!").
- Да, у русских хватает честности себя изобличать, евреи в этом отношении гораздо осторожнее. Но я могу составить такой сборник "Евреи о евреях"... Только я считаю это постыдным делом. Так перестань же и ты меня беспрерывно оскорблять - у меня русская жена, русская мать...
- Но моя жена тоже...
- Со своей женой разбирайся сам, а моя жена русская, и мне глубоко оскорбительно...
- А моя жена - не русская, она... - Он, вероятно, хотел закончить торжественным "святая", но я, возвысив голос, чтобы он не сорвался, не позволил отцу улизнуть в возвышенность:
- Я не знаю, где ты отыскал жену без национальности, но моя мать русская!
Отец хотел было окутаться какой-то непроницаемой благородной ложью, но вдруг до него что-то дошло.
- Так ты что, обиделся?.. - Он заговорил со мной ласково, как с маленьким ребенком, хлопая розовыми половинками орехов.
- Обиделся - очень слабо сказано. Мне очень больно, когда... - От его мягкости мой голос сразу подло дрогнул.
- Так я больше не буду, ты давно бы сказал!..
- Да уж сделай милость...
Я уже снова был готов упасть перед ним на колени. Так и положено: он истязал меня годами, а я однажды - ну, несколько резко - попросил его этого не делать, - и вот теперь я чувствую себя последней сволочью. И за дело - ибо я, в отличие от него, действовал сознательно. Хотя и не совсем: я не успел сообразить, что, прекратив оплевывать фантом Россия, он будет обречен на молчание, ибо ничто иное ему не интересно.
Зато раскаяние и стыд мигом выжгли тоску. И электрические разряды в локтях перешли в покалывания лишь самых кончиков пальцев.
Я сделался ласков до приторности, сам напросился выпить с ним чаю, искупая свою жестокость его хлюпаньем, и когда я наконец пал на колено перед его грифельными марлевыми трусами, застегивая сандалию, он осторожненько поинтересовался: "Достоевский пишет, что в России сегодня все лгут и даже не боятся, что их разоблачат, - это ведь тоже характеристика России?" Я выпрямился и, помолчав, вздохнул как можно более устало. Но это было слишком тонко для него - он ждал ответа.
- Если все лгут, значит, и он лжет, - наконец ответил я, всем видом и тоном стараясь показать: "Но я же тебя просил..."
- Да, значит, и он лжет! - с благодарностью за неожиданный подарок приподнял он набухшие половинки орехов.
И я понял, что могу себя простить.
...Меня нисколько не смущал раскисший снег под босыми ногами - я опасался лишь ненароком наступить в одну из бесчисленных, всевозможных фасонов и укладок, кучек размякшего дерьма, пестреющих под белеными монастырскими воротами, куда мне никак не удавалось проникнуть из-за туристского обычая метить собой достопримечательности и святыни. Я осторожно переступал между этими россыпями, с тоской вытягивая шею в направлении ворот и понимая, что ступить туда я все равно не решусь. И проснулся.
Детская площадка передо мной была все так же вытоптана и вытерта подошвами, и шведская стенка без стены торчала одинокой печью на пожарище. Катальная горка-слон покорно положила в тусклый иконостас зубчатых пивных медалек свой серый цементный хобот. Ночные качели едва слышно поскуливали под накалявшимся с каждой минутой утренним ветерком - когда-то одного слова "бриз" было для меня довольно, чтобы преобразить духоту в морскую свежесть... На зеленых и шуршащих, как банные веники, деревьях рваным вороньем, сказочными летучими мышами были развешаны обрывки толя - последствия недавнего ремонта крыш.
Сердце беспорядочно трепыхалось, и я знал, что мог бы снова с легкостью впасть в целительный сон - но, увы, я разучился спать, когда по дому шатаются чужие люди, а сейчас к моей богоданной дочери, возможно, прибавилась еще и кровная: Катька вечно старается залучить "козочку" на ночь - имитировать "как раньше", "вместечки", бедняжка... И внезапно, как от обманувшей ступеньки, новое выпадение в ирреальность: это уже было - но что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77