– Это отца и убило.
Думаю, мама была права. Передача Суэцкого канала задела за живое моего отца с его старомодными понятиями о чести, потревожила его больную сердечную мышцу, о чем мы узнали слишком поздно.
– Он был так зол, – рассказывала мама, – и унижен этим позорным делом. Папа говорил, что мы должны стоять впереди всего мира, а превратились в гитлеровское государство. С тех пор он был уже не тот что прежде.
Его сердце замерзло навсегда в январе, в ту неделю, когда праздновали мое одиннадцатилетие. Холод убивал, кладбища были переполнены, и городской совет издал указ, запрещающий людям умирать в пределах прихода Йелланд. При малейшем подозрении, что кто-то собирается отдать богу душу, его перенаправляли в соседний приход. Мой отец от души посмеялся над этим:
«Нет ничего потешнее городского совета, который считает себя Богом».
Я рада, что он тогда сумел увидеть во всей этой ситуации горькую иронию и потешался над ней.
От холода с кончиков пальцев сходила кожица и трескались губы. В то утро, когда умер отец, я настежь распахнула окно своей спальни и выглянула на улицу. За ночь выпало еще больше снега; небо прояснилось. Вересковая пустошь побелела и засверкала; ветер вычертил орнаменты на красивых заснеженных равнинах. Мое дыхание превращалось в пар, щеки горели. Я прислонилась к оконной створке и представила, что за окном меня ждет гигантский пирог в честь дня рождения, который достанется только мне.
Внизу, на стуле у очага, отец поджаривал хлеб, насаженный на вилку, пил чай и разыгрывал ежедневную пантомиму поиска очков. Потом он застегнул свое твидовое пальто и надел кепи.
– Я возьму лопату, – сказал он матери, – и расчищу дорожку. Он так и не вернулся.
Его нашла Ианта: он все еще сжимал лопату в быстро остывающих руках. Сердечный приступ. Причина его смерти была столь обыкновенна, что это событие не вызвало особого интереса соседей. Он не оставил завещания: это послужило причиной пущей неразберихи и горя. Возможно, мой отец верил, что врачи способны излечить себя сами. Но скорее всего, он попросту игнорировал свою болезнь. Если бы он подозревал, что его сердце так слабо, уверена, он бы попытался оплатить все свои долги, которые появились потому, что в своей деревенской практике он основывался на принципе: долг важнее прибыли.
Помню, как испугало меня мамино лицо: зажатое, бесстрастное, мертвое.
Лишь ночью, меряя шагами коттедж, она давала себе волю. Лежа в кровати, замерзшая и истерзанная горем, я точно знала, какая ступенька сейчас заскрипит, какая дверь отяжелела от сырости и какая доска в полу сдвинется у двери в мою спальню, когда мать остановится, чтобы прислушаться к дыханию спящей дочери.
Весь остаток зимы и жестокую весну бушевал ветер, а снег забивался в самые неподходящие уголки. Лето тоже выдалось промозглым, удручающим; осень – сырой, и как-то раз у коттеджа «Медларз» притормозил фургон.
– Эти милые люди приехали за нашей мебелью, – сообщила Ианта, ставшая похожей на привидение с красными глазами. – Нам она не нужна, Роуз, и у нас появится немного денег на новый дом. У нас будет новый дом. Чудесный сюрприз, не так ли? Не переживай, это будет весело. – Она крепко сжала мою руку, а двое мужчин начали переносить нашу мебель на плечах в фургон.
По лицу матери струились слезы; каждая клеточка ее тела словно кричала в знак протеста. И все же…
– Роуз, – заявила она натренированным голосом, – правда, нам повезло, что у нас будет новый дом? Мы должны быть благодарны судьбе.
Я переводила взгляд с мамы на быстро пустеющую комнату. Я не замечала, что плинтус покривился, краска на стенах облупилась, а пол под окном прогнил насквозь.
Как я могла не замечать этого и того, что Ианта лжет?
«Как поживает моя маленькая цыпочка?» – будто услышала я бормотание отца. Я хотела, чтобы он был рядом, хотела, чтобы «Медларз» остался нашим, пусть даже краска потрескалась, а комнаты стали просторными и пустыми.
– Но нам не за что быть благодарными! – закричала я.
– Тихо. – Ианта притянула меня к себе. Я почувствовала, как ее кости врезаются в мое тело, ощутила запах чистого хлопка и мыла. – Тихо, детка.
Но отцы приходили и уходили, из домов выносили мебель, а матери говорили неправду. Как бы ни старался городской совет, смерти не прикажешь повиноваться, и яркие, отполированные поверхности моего дома скрывали потаенные уголки, где скопились снег и лед.
В первую неделю мне по-прежнему приходили книги: издатели надеялись обойти систему. Я даже не удосуживалась распечатать посылки, ведь я и так могла догадаться, что в них. Тяжелая – биография. Большая – иллюстрированная кулинарная книга. Рукопись.
К началу второй недели новость облетела всех. Посылки приходили все реже, а вскоре почтальон и вовсе прекратил звонить мою дверь.
Минти написала мне письмо.
Здравствуй Роуз!
Ты не поверишь, если я скажу, что не знала о планах Таймона вплоть до недавнего времени. Тем не менее я решила от него не отказываться. Я подумала, что у тебя уже была возможность проявить себя и насладиться славой, и теперь настал черед кого-то еще – мой черед: это справедливо. Я знаю, что ты веришь в справедливость, и надеюсь, что когда-нибудь ты поймешь, что я сделала правильный выбор. Но я пишу, главным образам, ради того, чтобы сказать: Натан ни о чем не знал. Мне очень не хватает наших разговоров.
Минти
Я читала и перечитывала это письмо с его так называемой честностью, лицемерными объяснениями и фантастическими предположениями, за которыми скрывалась неудовлетворенность. Я снова смаковала гнилые фрукты и гнилое мясо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95