– Я прошу сделать запрос в ветеринарную клинику в соответствии со статьей 57 ГПК, обращалась ли до этого случая истица, то есть мышь, по поводу заболеваний сердечно-сосудистой системы, – очнувшись от дремы, вяло пробормотал ответчик.
Жена удовлетворенно кивнула и перевела глаза на Литвиненко: что, голубчик, примешь подачу? Журналисты, затормозив в дверях, образовали пробку. Литвиненко затосковал: отказать нельзя – решение отменят, дело вернут на новое рассмотрение. А удовлетворить – смех на весь город, рассмотрение затянется, и видеть все эти рожи еще раз…
– Мнение сторон по заявленному ходатайству?
– У нас есть такой документ! – энергично произнесла Маргарита Сергеевна, и судья посмотрел на нее с подозрением: что это они еще придумали?
– Ответчик, вы знакомы с этим документом?
– Знаком, – покивал Буликов. – Но я требую направить запрос не в одну-единственную, а во все ветклиники города.
Валентин Рудольфович отчетливо увидел, как перед глазами заплясали разноцветные шары. По какому праву они над ним издеваются?! Боясь не сдержаться, он выбрался из кресла и пошел открывать окно – от проклятой духоты можно упасть в обморок. Форточка была высоко, обычно ее открывали, забравшись на стул, но развлекать собравшихся цирковыми номерами не входило в его планы. Поэтому Валентин Рудольфович взял стоявший за спинкой его кресла флаг, древком аккуратно поддел форточку, водрузил флаг на место и сел на место. Выражение неподдельного восторга, которое он вдруг разглядел на лице госпожи Мамай, его насторожило, и неспроста.
– Уважаемый суд, у меня есть заявление! – закричала она, вскочив с места. – Прошу занести его в протокол! Только что на наших глазах судья Литвиненко символом нашего государства – флагом Российской Федерации – открыл форточку! Тем самым он унизил государственную символику. Такой судья не может объективно рассматривать любое дело, в том числе и наше, и я заявляю ему отвод!
Она окинула собравшихся торжествующим взором, в ее глазах изумленный Литвиненко увидел настоящее вдохновение. И, не в силах больше этого вынести, объявил, что «суд удаляется в совещательную комнату». В совещательной комнате «суд» в гордом одиночестве пил холодный, оставшийся после обеденного перерыва чай, смотрел в окно, за которым падал крупный, нереально красивый снег, и думал вовсе не об отводе – сейчас, как же, разбежался! – а о том, что сегодня двадцать восьмое декабря, что завтра у жены Ирины день рождения и придут гости. Значит, с утра придется ехать за вином, салатами и всяким-прочим. А тридцатого они с женой уедут в Египет (это его подарок) и вернутся только восьмого января. Стало быть, у него остается только один день, чтобы не выглядеть совсем уж свиньей… Надо заканчивать эту канитель и ехать быстрее – неудобно опять являться домой заполночь. А он тут сидит, хотя рабочий день давно кончился. Просто устал за последние недели. И как некстати эти идиоты со своей дохлой мышью – дел у них не хватает, что ли, для отчета перед благодетелями по итогам года, раз всякую чушь собирают?!
Из совещательной комнаты он вышел злой, невнятной скороговоркой сообщил, что, «рассмотрев в судебном заседании заявление истицы об отводе председательствующего, суд считает, что основания для удовлетворения отвода нет». Потом пообещал, что судебные запросы о предполагаемом амбулаторном лечении покойной мыши будут направлены во все ветклиники города, а до тех пор судебное заседание откладывается. И, ни на кого не глядя, вышел из зала, едва удержавшись, чтобы не хлопнуть дверью.
На парковке для машин работников суда сиротливо стояла одна-единственная машина – его синий «фиат брава» с пушистой снежной шапкой на крыше. Раскопки и прогревание мотора заняли немало времени, поэтому Валентин Рудольфович немало удивился, когда, выруливая с расположенной во дворе парковки на улицу, обнаружил, что эффектная блондинка Маргарита Сергеевна Мамай все еще не уехала и, кажется, дожидается его, красиво, как в кино, присев на капот своего алого двухместного «мерседеса» – с мужской точки зрения, сплошное издевательство над здравым смыслом, а не машина. До чего хорошо стали жить сутяги, подивился Валентин Рудольфович. Еще летом Маргарита ездила на «хонде». Не холодно ей, что ли: вон, и шубка коротенькая, и без шапки – волосы по плечам. Куда, интересно, подевался ее драгоценный супруг? А хороша, черт возьми, она всегда мне нравилась, а с годами стала еще красивее, сексуальнее, что ли, не к месту подумал Валентин Рудольфович, притормаживая рядом. Поэтому и спросил сердито, совершенно невежливо:
– Какого черта?
– Ну, Валя… – Маргарита Сергеевна смотрела виновато, и этот взгляд почти лишал его возможности сопротивляться.
Но Литвиненко собрал волю в кулак, вспомнил, в какую историю втравила его накануне Нового года эта красотка, и сумел обрести необходимую для хорошей ссоры злость:
– Что – Валя?! – склочно передразнил он ее интонацию, но вышло, к его досаде, непохоже. – Ты что, думала, я по старой дружбе буду счастлив поработать клоуном в вашей дерьмовой постановке? Да?
– Валя, я же не знала, что тебе дело распишут. Его вообще взять не должны были – сумма иска маленькая, значит, не ваша подсудность, а мировых. Но твоя помощница на приеме ошиблась. А нам повезло. Не сердись, а? Это просто работа.
– Вам повезло?! – от возмущения Литвиненко выскочил из машины, хотя еще секунду назад собирался быстренько отвести душу, наговорив ей гадостей, и ехать по своим делам. – Потому что за шкуру федерального судьи ваши благодетели дают вам больше долларов, чем за шкурку мирового?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11