– Вот я и явился к тебе с гор, как пророк.
Старший Якунин, зная шарлатанство Егора Куваева, перепугался. Да по правде сказать, у него была и другая причина, чтобы спихнуть от себя Куваева: отец сегодня увидал, что его сын не в чурки играл, а придумал такое на кладке, что обогнало бригаду отца… и отец сказал:
– Э-э! Ты это не ко мне, Егор. У меня места нет. Ты вот к Павлу. Он команда. – И старший Якунин лопаточкой каменщика указал на сына.
– Гнида блохой, значит, командует, – враз и отца и сына обидел Куваев. – Эй, ты! Могу поработать, – задорно проговорил он, подойдя к Павлу.
Павел не любил каменщиков с большим стажем. Они страдали одним крупным недостатком – старыми окостенелыми привычками: они кирпич укладывали по-своему, так, как укладывали его десятки лет, работая в одиночку, «на себя». И эта работа в одиночку, «на себя», мешала коллективному процессу кладки: руки, ноги, весь корпус, движение всего тела – все у них, каменщиков, было подчинено, порабощено старым методом укладки, и эти привычки иногда ничем нельзя было выбить. Вот почему Павел недовольно посмотрел на Куваева и хотел ему грубо отказать.
– Возьми, Паша, – вступился отец. – Мастер он большой. Чай, сам его помнишь? И порука моя.
– Ну, ладно. Становись вот тут, – против своей воли, не желая при народе отказом срамить отца, согласился Павел и поставил Куваева на незаконченную секцию. – Только из башки выкинь, что ты мастер. Учись. Вот тебе инструктор. Он тебя натаскает.
Егор глянул на инструктора и буркнул:
– Что я, кутенок, что ль? Натаскает. Ничего, мы сами с усами, – и, зло метнув глазами, начал класть, быстро, проворно, так, как будто всю свою жизнь клал коксовые печи. И когда к нему снова подошел инструктор, отпихнул сто и сказал: – Я, брат, печником родился. А когда у тебя еще сопля через губы висела, я уж тыщу печей сложил. Вот что.
Он клал и покрикивал, задирая молодых каменщиков:
– Вот давайте поконаемся. Со мной!
В эти часы на него никто не обратил внимания. Только один молодой каменщик-комсомолец как-то бросил ему:
– Чума.
Все были заняты одним – испытанием нового способа кладки. И все уже видели, что этот новый способ удвоил выработку, и каждый из каменщиков уже знал, что если этот новый способ усвоить да еще «приналечь», то выработка непременно утроится… И молодежь работала молча, упорно, увлеченная новшеством.
К концу вахты, ровно в восемь часов вечера, на кладку первым вошел Богданов, как всегда чем-то озабоченный, за ним Кирилл Ждаркин, потом Рубин – главный инженер строительства, а вместе с ними прилетели и газетчики, в том числе и редактор местной газеты Бах. Бах несся впереди всех. Люди еще не успели оглядеться, а он уже обежал все подмостки, настилы. Он носился по настилам, по лестницам, по перекидным доскам через секции, мелькая лысой головой, поблескивая пенсне, напоминая самую дерзкую, самую резвую собачонку – ту, которой непременно везде надо побывать, все понюхать и перед каждым столбиком поднять ножку.
Члены бригады отошли в сторону, окружили Павла и Наташу и вместе с ними с величайшим напряжением следили за главным инженером Рубиным. Рубин вынул металлический метр и начал измерять кладку. Он долго копался и даже снял несколько кирпичей, потом зачем-то один из кирпичей поднес близко к губам, будто лизнул его. Затем присел и что-то записал у себя в книжечке.
Молчали все. Даже Егор Куваев приостановился и, уставясь на людей, презрительно улыбаясь, почесывал лопаткой шею.
– Кладка хорошая, – наконец проговорил Рубин. – А выработка? Выработка, братцы, такая… – И, не досказав, он первый подошел к Павлу, пожал ему руку. – Двести тридцать четыре процента.
– Ура-а! – взорвались молодые каменщики и зааплодировали себе, своим неожиданным успехам, затем кинулись к Павлу, намереваясь подхватить его на руки, но тут столкнулись с Наташей.
– Не надо, – сказала она и загородила собой Павла, как молодая клушка цыпленка. – Или не видите?
Павел от волнения, бессонных ночей, – они почему-то сказались именно вот в эту минуту, – еле держался на ногах. Он пошатывался так, будто под ним качался пол. А глаза у него ввалились и, казалось, ничего не видели.
– Расшумим! По всей площадке расшумим! – тявкающим голосом закричал Бах, налетая на Павла. – Снимайте! Снимайте! – скомандовал он.
Защелкали фотоаппараты, забегали, засуетились фоторепортеры, но Павел, казалось, и этого не замечал. Только когда к нему подошел главный инженер Рубин, он дрогнул и пришел в себя.
– Вы сделали очень большое… – проговорил Рубин и еще раз мягко пожал руку Павлу.
– Я рад, – ответил Павел.
Но Рубин вдруг заволновался:
– Да, но вы… Вы понимаете, вы сделали такое… Вы перешагнули через запрещенное. Понимаете? Через запрещенное! Запрещенное инженерами, учеными. А вы дерзнули и перешагнули. Это не простая штука. – И, еле сдерживая себя от волнения, он добавил тише: – Вы еще сами не понимаете, что вы сделали.
– Как сказать, – проговорил Павел.
– У-ух, какой он! Ловко! – Богданов с удовольствием потрепал Павла по плечу и посмотрел на Кирилла. – Гляди-ка какой, Кирилл!
Но в эту минуту и стряслось то, чего никто не ждал.
Павел подошел к Куваеву, измерил его кладку:
– А вам придется ломать: секция отходит на два сантиметра в левую сторону, – сказал он.
У Куваева дрогнуло сердце. Он ждал – вот сейчас комиссия покончит с Павлом, подойдет, осмотрит его работу, и Богданов непременно скажет: «А Куваев вас, молодежь, все-таки обыграл. Смотрите, как выложил».
– Как ломать? – растерянно проговорил Куваев. – Как ломать?
– Так и ломать. Ломать надо. – И Павел хотел было столкнуть кладку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112