Он солидно ответил:
– Я еще не докушал мороженое. И потом у меня будут липкие руки.
Он именно так и сказал про себя, с уважением: не докушал.
Они вошли в вагон. Было только одно свободное место напротив нас. Он вдруг сделал страдальческое лицо.
– У меня все-таки чертовски жмет башмак! Не хватает, чтоб я натер ногу. Если будет мозоль, то это по твоей милости!
Пожалуй, даже те из пассажиров, которые уже перестали считать себя молодыми и привлекательными, даже они не рискнули бы распространяться вслух о своих мозолях, бородавках – о тех мелких гадостях, которые либо выводят, либо скрывают. Но Сеня, очевидно, был недоволен и хотел, чтоб это видела Таня. Может быть, это она купила ему тесные башмаки или уговорила ехать на дачу, когда у него были другие планы. Ясно было одно: Сеня недоволен, а Таня в чем-то перед ним виновата.
Она сказала кротко:
– Садись, вот же свободное место.
Мы ждали, что будет. Незнакомые между собой, мы переглянулись. Неужели?… Да, он сел! Уселся на это свободное место все с тем же страдальческим выражением лица.
Наш седой спутник в чесучовом пиджаке сделал было движение, чтобы встать и уступить Тане место, но раздумал. Он, пожилой человек, будет стоять, а молодой Сеня будет сидеть! С какой стати? И все-таки ему не сиделось. Он предложил:
– Давайте подвинемся немного.
И мы потеснились, как могли, и усадили Таню на краешек скамьи.
На это Сеня одобрительно сказал:
– Вот и хорошо, и ты сидишь.
Он уже доел свое мороженое.
Она спросила:
– Тебе дать платок вытереть руки?
Он сказал:
– Дай.
Ей пришлось повесить на стену клетчатую сумку, положить в сетку чемодан и зонтик и уже тогда начать искать платок в карманах его плаща. А он сидел, растопырив сладкие пальцы, и ждал со скучающим и требовательным выражением лица, как человек, которого плохо обслуживает за его кровные деньги.
– Вот, Сеня, возьми, пожалуйста, – сказала она, доставая платок из кармана.
Он поглядел на платок и поморщился:
– Ох, опять этот, с голубой каемкой!
Это значило, что он предпочел бы с красной или, куда ни шло, вовсе без каемки, но только почему-то не с голубой.
По-видимому, ей было совестно, что мы услышим разговор про каемку. Поэтому она улыбнулась и сказала:
– Да она совершенно слиняла, это голубенькая.
– А все это потому, – произнес он поучительно, – что такие вещи нужно стирать дома, а не отдавать в прачечную. Многие и работают, и детей имеют, и стирают преспокойно дома, и на все находят время, а у тебя какая-то неорганизованность.
Наш седой спутник прищурился и сказал, обращаясь к авторитетной пассажирке, которая умела ловить мышей:
– Как приятно, что есть такие организованные мужчины, у которых хватает времени и на работу, и на воспитание детей, и даже на стирку белья! Такому не грех поделиться опытом и со своей женой и других поучить.
– Ах, есть, есть такие мужчины! – с апломбом воскликнула говорливая пассажирка, не разобравшись, кого имеет в виду наш седой спутник. – Вот, например, мой муж! – И она три перегона от станции до станции рассказывала о том, как она успешно прививала своему мужу женские навыки по ведению хозяйства. – И если я умру, – сказала она и засмеялась, как будто ее предположение было курьезным или несбыточным, – если я умру, он у меня не будет чувствовать себя беспомощным лицом к лицу с оторванной пуговицей…
Молодые супруги молчали. Потом они стали собираться. Сеня потянулся к сетке за чемоданом. Говорливая пассажирка посмотрела на нас выразительно. Ее взгляд означал: «Берусь в кратчайший срок перевоспитать кого угодно».
– Осторожно, Сенечка, – предупредительно сказала Таня, – в чемодане баночка со сметаной.
– А-а, ну тогда я не знаю, где там у нее верх, где низ… Бери и неси сама. – Он взял свой плащ и перекинул его через плечо.
– Может быть, ты прихватишь и зонтик? – спросила Таня.
Он пожал плечами:
– Плащ и зонтик – смешно, не хватает скафандра, – и пошел к выходу.
А мы остались в вагоне. И когда поезд тронулся, мы уже не терялись в догадках, кто они. Все было ясно: муж и жена. Люди только знакомые никогда не бывают так безжалостно равнодушны друг к другу, как некоторые супруги, на которых, по правде говоря, противно смотреть. Противно потому, что представляешь себе их жизнь, их дни и ночи без радости, без любви, с одной необходимостью – жить вместе. Но ведь так бывает с людьми, за долгие годы растерявшими, как ротозеи, и дружбу и любовь. А эти были еще совсем молодые, и им полагалось не терять, а как раз наоборот – накапливать и приумножать всякое добро, и в первую очередь лучшие чувства. Почему он так переменился к ней? Она такая же милая, хорошенькая и простая. И еще вдобавок заботливая. И, самое главное, любящая, это сразу видно. А он ни разу не сказал ей «пожалуйста» или «спасибо» (хотя бы за платок с голубой каемкой) и ни разу не назвал ее по имени. Он сидел, а она стояла рядом. Он вышел первый и не потрудился подать ей руку. Нет, он даже не оглянулся и не поинтересовался, как она там, навьюченная, вылезает из вагона.,
– И вообще он вел себя, как свинья, – сурово сказал наш седой спутник.
– А потому что она его избаловала! – убежденно воскликнула авторитетная пассажирка. – Она его любит и не скрывает свою любовь! А вашего брата баловать нельзя ни в коем случае!
И тут все ближайшие соседи по вагону заговорили про «вашего брата», и про «нашу сестру», и про то, надо ли скрывать любовь или, наоборот, нужно скрывать свой дурной характер, изъяны в воспитании и тот самый пережиток, который с незапамятных времен называется хамством… И все говорили и говорили до конечной остановки на эту тему.
1 2 3