Он бросил на землю несколько зарезанных куриц.
– Откуда это у тебя? У крестьян забрали? – спросил раненый.
– Нет, из магазина… – Солдат ухмыльнулся.
– Опять грабил?
– А ну вас к черту! Мне надоела репа. Не все ли равно, как подыхать. Красные уже обстреливают Болотицу…
Канадец стал щипать птицу. Остальные равнодушно глядели в огонь.
По тракту, ныряя из ухаба в ухаб и подымая брызги, протащился грузовик. Кузов его был доверху завален офицерскими чемоданами. При толчке один из чемоданов скатился в канаву. Солдат, сидевший в кузове, видел это, однако не остановил машины.
Проходивший по дороге офицер что-то крикнул ему. Солдат отвернулся. Офицер подошел к канаве.
– Вы что, Спринг? Хотите купаться? – крикнул ему другой офицер, проезжавший по дороге верхом.
– Чемодан плавает.
– Ну и черт с ним! – Верховой придержал лошадь. – Передайте людям, чтобы все поджигали. До тех пор, пока не подожжем, не будет посадки. Таков приказ Финлесона.
– Передайте Финлесону, что он ничтожество.
– Вы пьяны, Спринг?
– Вот как! Это для меня новость, – пробормотал офицер и, шатаясь, побрел по воде.
Он шел, размахивая руками и разговаривая сам с собой. Потом остановился и, запрокинув голову, сделал несколько глотков из походной фляжки.
– Ты тоже ничтожество… Что же ты стоишь? Иди! Тебе же надо устраивать фейерверк.
Он посмотрел на реку, откуда доносился лязг и грохот. С «Хумблэра» срывали броню и орудия. Капитан канонерки, боясь перекатов, приказал облегчить ее.
Издалека доносились глухие разрывы снарядов.
Это стреляли тяжелые орудия советской артиллерийской бригады.
…Финлесон ничего не мог поделать. Несмотря на приказ Айронсайда держаться во что бы то ни стало, солдаты уже никому не подчинялись и улепетывали со всех ног. Подстрекаемые офицерами, они врывались в деревни, забирали лошадей и подводы.
Уходя, они взрывали мосты, блиндажи и блокгаузы, с утра до ночи жгли баржи, запасы дров и даже речные пристани, обливая их машинным маслом или нефтью.
Двинский Березник горел.
На реке испуганно перекликались пароходы. Слышалась артиллерийская канонада. Невдалеке за лесом трещали пулеметы.
Финлесон, бледный и злой, молча стоял в группе офицеров возле пристани, ожидая подхода канонерки «Крикэт». Он покидал фронт.
– Утомительная страна, генерал, – прерывая молчание, сказал человек, хотя и одетый в хаки, но совсем не военный по виду. – Я мечтал, что у меня будет прекрасный материал для газеты. Жаркие бои, рискованные операции, стычки с туземцами, лесные вигвамы, необыкновенные приключения… И вместо всего этого постыдное бегство. Какой уж тут материал для газеты! Нельзя же писать о неудачах британской армии, армии-победительницы в мировой войне! Глупо, генерал, очень глупо!
– Да, вы правы, утомительная страна, – пробормотал Финлесон.
– Не утомительная, а неутомимая. Этот народ нельзя покорить, – сердито сказал прыщавый офицер с желчными глазами.
Он нахмурился, махнул рукой и отошел к солдатам, которые вытаскивали увязшую в грязи тяжелую телегу с офицерскими вещами и проклинали войну, дожди, начальство, прокисшие сухари, Черчилля и решительно все на свете.
В Архангельске мало кто знал о случившемся. Интервенты и белогвардейцы тщательно скрывали свое поражение. Но хотя архангельские газеты почти не писали о военных действиях, слухи с фронта все-таки доходили. Контрразведка неистовствовала, будто чуя свой близкий конец. Каждую ночь в городе устраивались облавы.
«Держись, Шурка!» – эти слова Базыкина твердила себе постоянно. Днем она бегала по городу в поисках хоть какой-нибудь работы: на абросимовские уроки нельзя было просуществовать. Ночью, когда все в доме спали, ей становилось особенно тяжело. Ворочаясь на жесткой, неудобной постели, она вспоминала свою жизнь с Николаем Платоновичем, вновь видела себя курсисткой Высших женских курсов, а мужа – политическим ссыльным, запрятанным в глухой Холмогорский уезд под надзор вечно пьяного полицейского урядника.
Потылихин помогал Шуре, чем мог. Утешать ее не было надобности. Как бы трудно ей не приходилось, на ее озабоченном лице то и дело мелькала улыбка. С каждым днем она все больше втягивалась в подпольную работу.
На дворе в дровяном сарае Шурочка хранила партийную литературу. Раздачу листовок доверенным людям Максим Максимович всецело возложил на нее. Она с этим отлично справлялась.
Шуре казалось, что теперь она не смогла бы жить без постоянных встреч с Грековым, который приходил к ней за листовками. Подпольная работа придавала смысл всей ее жизни. Шурочка чувствовала, что не просто живет, не только борется за свое существование. Нет, она продолжает ту самую жизнь, которой жил бы и Коля, если бы он был с ней. «Ах, если бы Коля был со мной!» – часто думала она. Тогда она бы ничего не боялась. Быть вместе с ним, вместе бороться за счастье народа – это было бы счастьем!
В середине сентября на явке у Потылихина она встретила Чеснокова. Шурочка очень обрадовалась ему. Они даже расцеловались.
– Ну, старушка, жива?
– Жива! Давно не виделись. Полгода, если не больше. А как ты, Аркадий?
– Лучше не надо!
Шурочка посмотрела на него удивленно.
– Судоремонтники забастовали, – объяснил Чесноков. – Политические требования: освободить арестованных рабочих.
– А новые репрессии?
– Репрессии? Тут уж ничего не поделаешь, – серьезно сказал Чесноков. – Зато растут новые бойцы за дело рабочего класса. Каждая забастовка вызывает подъем самосознания, расшатывает врага, подрывает его авторитет. В рабочем человеке крепнет уверенность в себе, в своих силах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145