Теперь он знал, как следует действовать в подобных обстоятельствах.
Оба полка подошли к Шипилихе и приготовились к атаке.
Когда стемнело, советские батареи, находившиеся на правом берегу Двины, начали обстрел противника. Огонь был ураганный. Артиллерийская подготовка оказалась настолько эффективной, что батальоны во время атаки не потеряли ни одного человека. Но противник отчаянно цеплялся за каждый рубеж. Ожесточенный бой за Шипилиху длился ровно пять суток. В конце концов миллеровцы откатились.
…Батальон Валерия перед новым боем расположился в лесу, неподалеку от деревни Звоз. Ночевали на снегу, не зажигая огня.
Ночью вернулась Люба с разведчиками.
Андрей первым встретил ее и прямо по снежной целине повел в лесную чащу, к развалившейся сторожке, где сидели Жемчужный и Валерий.
– Ну, как там? У миллеровцев-то?… – по дороге спрашивал Андрей Любашу.
– Да квелые совсем, – устало ответила она. – Я, между прочим, прошла середь них вроде как привидение. Не заметили даже! Ошалели, видать, прах их возьми! – Люба сбросила рукавицы и белый маскировочный халат. – Замерзла.
– Скоро погреемся! – весело сказал Андрей. – Сейчас начнет артиллерия. Решено ударить сегодня же под утро, чтобы противник не успел окопаться.
Андрей был в полушубке, туго перетянутом поясом, ушанка спускалась на брови, и это придавало ему строгий, мужественный вид.
– Ты вот что, комиссар, – словно невзначай сказала Люба, – ты уж не выпяливайся, пожалуйста. Держись! А то норовишь впереди всех. Славу зарабатываешь?
– Дурочка, – мягко сказал Латкин.
– Да ведь я почему говорю, – оправдывалась Люба. – Бог тебя прости, ты какой-то… Что с тобой стрясется, никогда не чаешь… Тоска меня гложет. Вдруг в последнем бою сгинешь навек.
Жадно, радостно глядела она, хватаясь за полушубок Андрея. Губы, брови, глаза, волосы, даже запах махорки, который она так не любила, – все в нем было дорого ей, потому что принадлежало ему.
– Солнышко мое, – тихо твердила она. – Ну, сделай, как прошу.
Андрей возмутился:
– Я делаю то, Люба, что должен делать! Ты пойми. Товарищи мои там, погибшие и живые. Кто же за них отомстит, если я за чужие спины буду прятаться?!
До утра оставалось недолго. С рассветом началась артиллерийская подготовка. Когда орудия перенесли огонь на вражеские тылы, батальоны, развернувшись в несколько цепей, пошли в атаку.
Андрей сам повел вторую цепь. Небо на востоке все больше светлело.
– Шагу! Не зимовать нам тут, – сказал он своим бойцам.
Впереди себя он увидел Валерия и Жемчужного, скакавших на лошадях. Они скрылись в низком березнячке. Вдруг захлестала пулеметная очередь. Засвистели пули. В поле навстречу атакующим двинулись еле заметные в утреннем тумане цепи врага. Над молодой березовой рощей рвалась шрапнель. Враг бил яростно, с каким-то злобным отчаянием. Из рощи вынеслась раненая лошадь Валерия и повалилась, уткнувшись мордой в сугроб.
Вражеские цепи нагло шли на сближение. Жемчужный, размахивая винтовкой и что-то крича, бежал впереди цепей своего батальона. Завязалась рукопашная схватка. Андрей повернул своих бойцов и повел их с таким расчетом, чтобы ударить по врагу с тыла.
В штыковой схватке Андрей наотмашь ударил прикладом офицера в каске. Тот застонал и, схватившись за голову, опрокинулся на снег. Цепь противника порвалась, солдаты бросились врассыпную.
Их приняли в штыки две роты Валерия. Вражеские солдаты побежали к лесу, надеясь там найти спасение. Но в лесу стоял третий батальон. Встреченные пулеметным огнем, миллеровцы кинулись назад. Но здесь их смяли, как блин между ладонями.
Взошло солнце. В пылу боя Андрей не заметил, что у него ранена правая рука. Сбросив мокрую от крови варежку, он погрузил руку в чистый холодный снег, потом вынул из кармана бинт и перевязался.
На окраине деревни, у гумна, по дороге в лазарет, Андрей нашел Валерия и Жемчужного.
– Где Люба? – беспокойно оглядываясь, будто надеясь увидеть ее здесь, спросил он Сергунько.
– С лыжниками! Преследует врага. С рукой-то что?
– Пустяк, думаю… Осколочек.
– Ну? Он хуже пули. А за Любу не тревожься… – Валерий усмехнулся. – В Емецком повстречаешь.
– Да, еще денек… – торжествуя, сказал Жемчужный, – и займем Емецкое!
…Наступление бригады было стремительным и победоносным.
Насильно мобилизованные Миллером солдаты бунтовали. Теперь уже не только одиночки, но целые батальоны и полки переходили на сторону Красной Армии и затем сражались в ее рядах.
Разбежался четвертый Северный полк. Солдаты его скрывались в лесных деревнях. Крестьяне не только давали им убежище и кормили, чем могли, но и провожали по лесным тропам к тем местам, где находились части Красной Армии.
Никакие меры не могли остановить начавшегося возмущения в войсках. Во многих полках действовали подпольные большевистские группы. Пламя восстания разгоралось.
Фронт Миллера разваливался и ломался, как гнилое, трухлявое дерево.
Несмотря на то что местные газеты продолжали хранить упорное молчание, правда о событиях на фронте докатывалась и до Архангельска. Листовки Политотдела Шестой армии уже передавались из рук в руки. Люди прислушивались: не доносятся ли до города хотя бы отдаленные звуки боя? Но фронт был еще в ста двадцати верстах от Архангельска.
Миллер перебрался к подполковнику Ларри, в помещение контрразведки. В газетах было напечатано следующее обращение: «Граждане горожане, крестьяне, рабочие! Довольно слов, немедленно за дело! От министра до писца дружным, общим подъемом ударим на большевиков и отразим их. Только не откладывайте, не собирайтесь долго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145