Ведь молодой еще… Кончим войну, дома обсушимся. Скоро скопом подымется весь народ. Полегче будет. Войну кончим через годок…
Маркин усмехнулся.
– Не смейся, Петра. Факт… – Иван говорил с полной убежденностью. Глаза его, круглые, точно у птицы, добродушно глядели на Маркина.
– Вчера письмо получил от отца… – начал Маркин.
– Из Питера?
– Из Питера… Маму, пишет, похоронил…
Молодой боец вдруг стал совсем похож на мальчика.
Глаза его заморгали. Иван расправил слежавшееся сено и сказал ему:
– Сюда ляг, бочком! Удобнее… Что поделаешь? Смерть – дело обыкновенное. Удивляться нечему. И падать духом тоже не к чему. Слезы зря даны человеку, ей-богу. Я ими не пользуюсь. И тебе не советую, Маркин.
Стемнело. В далеких избах Ческой засветились огоньки. Бойцы замолчали, прислушиваясь к скрипу дергача на болоте. Вдруг Иван толкнул Маркина в плечо. Это было так неожиданно, что Петр вздрогнул.
По глинистой тропинке, ведущей к реке, шли два человека.
– Видишь? – шепнул Иван.
Маркин всмотрелся.
– Да, это они. Любка с Андреем, – ухмыльнулся он. – А я вот сейчас свистну! Спугну.
– Не надо. Зачем?
Люба держала Андрея за руку, как было принято здесь между девушками и парнями. Дойдя до Онеги, они присели на валунах.
Было тихо. Трясогузки, попискивая на лету, носились над водой и глинисто-песчаными берегами. Андрей молчал, не зная, о чем говорить. Люба тоже молчала, покусывая травинку белыми зубами и вытянув босые ноги. Ее лукавые глаза иногда сами скашивались в сторону Андрея и словно спрашивали у него: «Ну, что ж ты… Так и будем молчать?» Губы складывались в задорную улыбку, будто она видела Андрея насквозь. Ему казалось, что она подсмеивается над ним.
– А тебе долго учиться-то? – неожиданно спросила она.
– Долго, – невольно улыбнувшись, ответил Андрей. – Года три-четыре, не меньше. Но ведь сейчас вообще не до ученья.
– Чего же так?
– Ну как чего?… Сама понимаешь, какое сейчас время. Все нарушилось, вся обычная жизнь.
– И голова не варит? – наморщив брови, серьезно спросила Люба.
Андрей рассмеялся.
– Нет, варит… Только я сейчас и думать не могу о своей науке.
– Ишь ты, – пробормотала Люба. – А ты расскажи-ка, о чем думаешь?
Не дождавшись его ответа, она встала, положила руку ему на плечо и сказала:
– Пойдем. Скучно сидеть…
Они вошли в густой ольшаник и пошли по тропинке, точно по зеленому коридору. Пахло влагой.
– Скучно мне, – сказала она. – Неужели так и пройдет моя жизнь возле затона? Болота да избы. Страсть как хочется в Питере побывать. Громада, говорят, гранит да камни. И будто есть дворец, у самой реки, на балкон Ленин выходит…
– Это было в семнадцатом году, перед восстанием, – горячо заговорил Андрей. – Отовсюду, со всего города рабочие приходили к особняку Кшесинской. Ильич с ними говорил. Я тоже там бывал, тоже слушал Ленина.
– Значит, правда! – Лицо у Любы оживилось. – Николка мой баял, да я не особенно верила… будто сказке…
– А мужа ты все-таки вспоминаешь? – после небольшой паузы спросил Андрей. – Любила его?
– А как же? Только позабывать нынче стала… Прожили-то без году неделю. – Люба задумалась. – Мы с Николкой после войны собирались по рекам скитаться. У нас реки жемчужные. Было время, старики жемчугом промышляли. Вот и мы думали жемчуг искать… Только все это тоже сказки! Нет, в городе лучше жить, – неожиданно для Андрея прибавила она.
– А чем же здесь плохо? – спросил Андрей.
– Здесь?
Словно недовольная чем-то, Люба закусила бахрому на конце платка, потом выпустила ее из зубов.
– Здесь? – тихо повторила она. – Здесь плохо. Живешь, как на блюдечке. Что это за жизнь.
– А ты разве жила в городе?
– Конечно, жила… Я-то ведь вологодская сирота… – она фыркнула. – Я до Николки на кожевенном заводе работала. Видал в Вологде? Завод не маленький…
В глазах Любы, на тонких и красных, как земляника, губах опять появилась улыбка. Задрожали ресницы. Сдерживая внезапно охватившее его волнение, Андрей встал и посмотрел на часы.
– Не пора ли домой? – спросил он.
– Домой? Ишь ты… Сам звал на Онегу… Бесил, бесил, а теперь голову повесил? – Люба засмеялась. – Вот блажной!
Где-то вблизи зашлепали по воде весла. Из тумана послышались голоса.
– Кто там торбает, рачий царь? – закричала она. – Эй, выходи!
Все на реке затихло. Люба посмотрела на небо и вдруг опомнилась.
– Господи, ведь скотина уж давно пришла… – быстро заговорила она. – Мне домой надо. Да не осерчал ли ты за смехи мои? Ты не серчай, дружок. Я не в обиду, Андрюша… Ах ты, карандашик!
Она неожиданно обвила шею Андрея одной рукой, нагнулась и крепко поцеловала его прямо в губы.
– Вот так-то лучше… – сказала она улыбаясь.
– Люба, Люба моя… – повторял Андрей, обнимая ее за плечи.
– Люба? Ну?… – словно удивившись и по-прежнему с усмешкой, протянула она. – Врешь!.. И батя… да все кличут Любкой! По Сеньке и шапка! Веселей так-то…
– Нет, ты моя люба…
– Бегти надо… Пусти-ка, дружок… Ну, пусти теперь, ясно солнышко! – прошептала Люба.
– Куда же ты, погоди немножко, – шептал Андрей, стараясь привлечь ее к себе.
– Пусти! – властно сказала Люба, вырываясь из его рук и побежала к берегу.
– Люба! – воскликнул Андрей.
Она оглянулась и крикнула:
– Не ходи за мной!
Андрей остался один. Ему хотелось смеяться от радости, от необыкновенного, неизвестного ему, до сих пор ощущения счастья. В эту минуту до него опять донесся звук шлепающих по воде весел. Из-за кустов ольхи выскользнула лодка. Прошуршав днищем о глину, она вонзилась в берег. Из лодки вышли Сергунько и Сенька-плотовщик. Они прошли мимо, не заметив Андрея.
«Неужели Валерий прав?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145