– Может быть, с Любой поссорился?
– Не знаю… Я ее спрашивал. Ничего не говорит.
Сейчас Нестеров сидел перед комиссаром, опустив глаза, и молчал. Фролов решил подбодрить его, потрепал по колену и добродушно сказал:
– Быль молодцу не в укор. Кайся, Васильич! Кайся: в чем грешен? Что же ты в Онегу бросался? Жизнь тебе, что ли, надоела?
– Нет, – серьезно ответил старик. – Русалка манила.
Фролов рассмеялся.
– Ты не смейся, Павел Игнатьич… Верно говорю. Тяжко мне. Очень тяжко! – Старик вздохнул. – Ни богу свечка ни черту кочерга. Задумался я…
– О чем же ты задумался, Тихон Васильевич? Без места остался? Так, что ли? Боишься, что поп с квартиры тебя сгонит?
Старик махнул рукой.
– Какое там… Ничего я не боюсь. Я еще его сгоню. И работу найдем. Пока руки-ноги не отвалятся, разве мы заплачем? Голодный николи я не бывал и не буду. Нет, тут другая статья.
Старик помолчал, пожевал усы, затем опять вздохнул и наклонился почти к самому лицу комиссара.
– Особое у меня дело, Игнатьич! Видишь ли… – тихо, будто по секрету, сказал он. – Я ведь, как ладья, всю жизнь скитался. Служил в пароходстве, на лесных работах был, баржи водил по Двине. Какие песни пел! Каким пахарем был!.. Охотником!.. Люди завидовали. В отрочестве у меня дишкант был звонкий. Три года прожил в Вологде в архиерейском хоре. Образования достиг. Как я пел в трио «Приидите, ублажим…» Или тоже: «Днесь неприкосновенный существом». Купцы рыдали! А уж про женское сословие и говорить не приходится. Особенно когда драгуном в Гатчине служил. Многие от меня плакали. Все в моей жизни было. Чего мне скучать? Я не поп, у которого только красы, что волосья. Нет, я прямо скажу тебе, Павел Игнатьич: женок менял, не любил в своей постели ночевать… И занятия свои менял. Все кругом менял. Всю жизнь меня кидал характер! А что нажил? – сказал он теперь уже громко и помолчал, точно ожидая ответа. – Что я нажил? С чем приду в грядущее? Стыдно! Стыдно, прямо скажу. Помирать? А вон уж она, проклятая, с косой! – Тихон оглянулся, как будто за его спиной действительно стояла смерть. – Не сумел толком жить, так помереть надобно не зря. Что я сделал людям доброго? Ничего… Для себя маялся. Скучно. Приехали вы, разбередили меня, мою душеньку. Я уж думал, кончилось мое беспокойство. Ан нет… Опять манит. Манит и манит. Возьми меня в отряд. Христа-ради… – закончил он неожиданно.
– Ты что? Неужели вправду решил? – спросил его Фролов.
– Вправду, Игнатьич! Слыхал я от бойцов, что вы на Двину будто перекидываетесь. Это верно?
– Верно.
– Возьми. Даром есть хлеб не стану.
– Ну, а как же твое хозяйство?
– Что хозяйство? Безделица века сего… Любка похозяйствует. Не такое имели, да брасывали… Не с хозяйством уходить перед очи всевышнего.
– Да ведь с нами в рай не попадешь! Мы безбожники, ты это учитываешь? – пошутил комиссар.
– А я, душа, тоже безбожник! – сказал старик и засмеялся, прикрывая рот ладонью. – Эх, Игнатьич, молвить правду: закаленный я грешник. Придется мне на том свете с чертями пожить. Да уж ладно! Чем они хуже нас? Такие ж существа…
– Значит, у тебя вчера была отвальная?
Старик улыбнулся.
– Прости бедокура. Накатило чего-то…
Он снова сделался серьезным.
– Ну, а что касается того, поведение мое видел… Пригожусь! Я вчера в газете читал: «Унтер, стой! Не время пахать!» А ведь я когда-то унтером был. Ну, сердце так и екнуло. И кузнечить могу. Слыхал я, мастеровых набираете?
– Набираю… Ты с Любой-то по этому делу говорил? Она знает?
– Знает, – старик усмехнулся. – Ей, бесовке, все ведомо.
– Ладно, – сказал Фролов. – Кузнеца мне как раз не хватает. Поедем.
– От и ладно! – обрадовался старик. – Теперь выпить хорошо бы… Да шучу я, Игнатьич, какая там бражка!.. – Старик замахал руками. – Будет уж, потешил лукавого. Ты вот что пойми: Николка мой все счастья искал и нынче, пожалуй, с вами водился бы. Пускай будет так: я заместо него послужу.
Тихон выпрямился. Глаза его смотрели вдаль, за окна избы. Взгляд был суровый, сосредоточенный. Он сделал привычное движение пальцами, точно желая перекреститься, потом дерзко ухмыльнулся и, махнув рукой, вышел из комнаты.
6
«Марат» стоял на левом берегу Вологды ниже пристани. Здесь пароходы по старинке ремонтировались на плаву, возле берега, застроенного сараями, мастерскими и заваленного грудами железного лома. К «Марату» то и дело приставали лодки. По сходням с берега на пароход поднимались сотрудники штаба, инженеры, рабочие. Ремонт шел непрерывно, круглые сутки. С прочисткой котлов справились гораздо раньше, чем предполагали. «Марат» был готов к погрузке и отплытию. Валерию Сергунько в Ческую Фролов отправил телеграмму.
Настроение у всех было отличное. Тем более поразился Андрей Латкин, когда, войдя в каюту комиссара, увидел, что Фролов сидит с пожелтевшим лицом и угрюмо курит одну папиросу за другой.
За последние дни Андрей привык видеть Фролова особенно бодрым и веселым. Что же произошло сейчас?
– Вы не заболели? – с тревогой спросил Андрей.
– Я здоров.
– Идемте обедать, я за вами.
– Не могу… – Фролов посмотрел на часы. – Да, по правде говоря, и не хочется. Семенковский зачем-то опять вызывает.
Комиссар встал.
– Не люблю этих срочных вызовов. Ума не приложу, зачем я понадобился…
Он надел шинель и вышел из каюты.
Только что приходивший на «Марат» начальник оперативного штаба рассказал комиссару о том, что события на Двине складываются все более неблагоприятно.
Он сообщил, что Фролову поручается довести до Павлина Виноградова караван из барж и судов, часть которых предназначена для затопления речного фарватера в узких проходах Двины среди островов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145