– С цепи сорвались, паразиты бешеные, – говорил он. – Злобу вымещают!.. А я ведь немножко просвещенный человек – три класса имею, статьи читал. Меня один ссыльный еще в царское время азбуке учил… Так надо понять, что гроза пришла… – тяжело вздохнул он. – Биться надобно. А то позорно в кабалу попадем, как египетские рабы. Это факт.
Воробьев и Драницын слушали не перебивая. А Макин, будто изголодавшись по откровенному разговору, с жаром, без конца рассказывал о введенных чужеземцами порядках:
– Они еще покамест мажут медом… понятно, только богатеям, по губам! А уж плеть-то над нами, над бедняками, работает… Вот намедни у нас же в деревушке заходят в одну избу здоровые парни, с гербами на фуражках, спрашивают: «Большак здесь есть?» А старушка отвечает: «Как же, есть». У нас большаком стариков называют. Ну, слезает этот старичок с печи, и тут же в избе солдаты его пристрелили на месте. Вот какие случаи бывают. А уж про грабежи и не говорю – обыкновенное дело. Так вот мы не желаем, чтобы это иноплеменное нашествие укоренилось. Восстает народ, товарищи. Нет оружия!.. Что солдаты принесли с войны, зарыто было; мы теперь все собираем понемножку. Создаем партизанский отряд. И пришел я к вам, товарищи, узнать, что думает советская власть. Мы, кроме белых газеток, ничего не видим. Фальшь… Кругом лжа да фальшь нынче в наших местах. Правду хочется узнать… Что решила советская власть?
– Советская власть решила изгнать интервентов во что бы то ни стало!..
– Вот, вот! – с радостью воскликнул Макин и даже схватил начальника разведки за руки. – И я то же говорил… Да ведь сами посудите, каково нам? Что делается на свете? Ничего не знаем. Ведь мы живем как в закупоренной бутылке. Теперь вернусь, расскажу ребятам все, что здесь видел.
– Домой отсюда пойдешь? – спросил его Драницын.
А как же? Товарищи ждут. Я не за этим пробирался, чтобы здесь оставаться.
– И много вас?
– Пока еще немного.
Драницын и Воробьев переглянулись.
– Знаешь что, парень, – сказал Макину Воробьев, – подожди-ка ты приезда комиссара. Тебе необходимо с ним поговорить.
Макин с охотой согласился. Отойдя в сторону, он осторожно прислонил свою двустволку к стене, сел за парту и долго сидел так, не двигаясь и опустив глаза.
Воробьев и Драницын продолжали работу. Вдруг Яков Макин поднял глаза и улыбнулся почти детской, простодушной улыбкой.
– Эх, товарищи… – сказал он, – сижу и дышу. Прямо не верится. Там ведь у нас никакого дыхания не стало.
3
В тот самый день, когда Виноградов и Фролов объезжали части бригады, а Драницын и Воробьев разговаривали с Макиным, к Чамовской приближался буксир. На нем ехал красный командир Валерий Сергунько.
После ухода «Марата» на Двину Сергунько затосковал. Новый начальник отряда, некто Козелков, не понравился Валерию с первого взгляда. Он стал дерзить ему. Козелков в свою очередь невзлюбил Сергунько, и жизнь в отряде сразу показалась юноше невыносимой. Больше всего он жаловался на то, что его «вынули из строя» и заставили обучать молодых бойцов, пришедших с пополнением. Это настолько возмущало Валерия, что он твердо решил «бежать» на Двину. Просить о переводе было бесполезно: ему, конечно, отказали бы, и он все более и более утверждался в своем дерзком замысле.
В это время на Онегу, приехала Гринева, секретарь партийной организации штаба армии, находившегося в Вологде. Она совершала агитационную поездку по воинским частям. В качестве сопровождающего к ней приставили Валерия.
Гриневой не было еще сорока лет, но в ее гладко зачесанных темно-каштановых волосах кое-где уже пробивались сединки.
Валерий очень уважал Гриневу. В дни Октябрьского восстания она была членом большевистского комитета в Петрограде и работала с Лениным. Вначале Сергунько даже побаивался ее. В то же время ему казались удивительными ее молодая улыбка, голос, звучавший мягко и женственно, изгиб красивых бровей над серо-голубыми глазами. В конце концов он решил, что эта суровая на первый взгляд женщина сможет понять обуревавшие его чувства и поможет ему.
Надо было только уловить момент, не приставать с просьбами, а сделать так, чтобы его желание исполнилось как бы само собой.
Сергунько провел в разъездах вместе с Гриневой двое суток. Ей нравились вспыльчивый и смелый характер молодого, питерского рабочего, юношески-непосредственная прямота его суждений.
Как-то в разговоре с Валерием Гринева упомянула о Фролове, назначенном комиссаром виноградовской бригады, и с большой похвалой отозвалась и о комиссаре и о командире. Валерий и тут ничем не выдал себя, словно все это ни капли его не касалось, словно он нисколько не стремился к Фролову, на Двину. Он знал, что стоит ему попроситься туда, как Гринева скажет: «Блажь… Сражаться надо там, где тебя поставили». И тогда все будет кончено.
Наступил день отъезда. Прощаясь, Гринева сказала:
– Ну, Валерий, будь счастлив. Желаю тебе боевых удач.
– Спасибо, товарищ Гринева. Только насчет счастья это вы зря. Как бы мне в трибунал не угодить…
– Почему в трибунал? – спросила она с удивлением и даже с беспокойством, потому что уже привыкла к Сергунько и считала его безупречным командиром.
Махнув рукой на всю свою дипломатию, Валерий чистосердечно рассказал ей, в чем дело.
– Сбегу я отсюда. Сами посудите: я разведчик. А меня, точно тыловую крысу, заставили обучать новобранцев. Или вот вы приехали – вас сопровождать. Тоже нашли адъютанта!
Гринева улыбнулась.
– Козелков зовет меня «фроловец». А все почему? Иногда не удержишься, скажешь: «При Павле Игнатьевиче так было или этак». Ну, а начальству это не по Душе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145