Это труднее, но и убедительнее того, что ты задумал. Здесь не отчаянье нужно, а мужество. Ты понял меня, Гриша?
Матрос хотел что-то возразить, но вдруг нагнулся, достал из-под лавки упавшую бескозырку и хлопнул ею по столу. Пробормотав что-то невнятное, он вышел из кухни, шаркая ногами и переваливаясь, будто шел по палубе.
– Эхма… знаю я, откуда у парня этот дух, – сказал Егорову Жемчужный. – От Яшки Козырева из второго барака.
– Возможно… – задумчиво ответил Егоров. – Я знаю Козырева! Это ведь наш шенкурский! Грузчик. Набросился на американца с ножом – и угодил на Мудьюг. По пьяному делу. Храбрость от градусов!
3
Потылихин был первым человеком, совершившим трудное путешествие из Архангельска в Вологду и обратно.
Перейдя линию фронта и добравшись до Вологды, он сразу же направился в штаб Шестой армии, разместившийся в здании гостиницы «Золотой якорь».
Потылихин сидел в номере Гриневой, члена Военного совета армии и секретаря партийной организации штаба.
Стены номера были заклеены приказами, расписаниями, плакатами. Железная койка, застеленная одеялом из старого шинельного сукна, стояла рядом с канцелярским столом. То и дело звонил телефон.
Анна Николаевна молча слушала Потылихина. Не надо было долго разглядывать этого человека в рваной, насквозь промокшей одежде, чтобы понять, как много он пережил.
«Да, вот Архангельск», – думала Гринева, и сердце у нее сжалось.
Словно угадав, о чем она думает, Потылихин покачал головой.
– Да, наш Архангельск, – сказал он, – красавец Архангельск! Его теперь не узнать. Расстрелы, голод… И грабеж, невиданный грабеж. Всю осень приходили иностранные корабли, а в декабре стали вывозить на ледоколах. Грузчиков заставляли работать под угрозой расстрела. Увозят все, что только можно. За несколько месяцев ограбили край дочиста, на сотни миллионов рублей. Все вывозят. Наехали всякие иностранные экспортеры – американцы, англичане… И наше отечественное купечество им отлично помогает… Есть в Архангельске некий господин Кыркалов, бывший лесопромышленник и лесозаводчик. Интервенты вернули ему его заводы. И он разбазаривает все то, что было заготовлено уже при советской власти. Однажды стою я у лесных причалов. Кыркалов сам наблюдает за погрузкой леса на американский пароход. Старый грузчик, видимо давний его знакомый, спрашивает: «Не жалко вам русского добра?» А Кыркалов отвечает: «Чего его жалеть? Деньги не пахнут!» На следующий день приходят из контрразведки и волокут грузчика в тюрьму. Так и живем.
Он схватился за голову.
– Когда расстреливали Степана Ларионова, командира красногвардейцев Печоры, вместе с ним расстреляли еще пять товарищей. Казнили публично, во дворе архангельской тюрьмы, стреляли иностранные офицеры на глазах у всех заключенных. Перед расстрелом Ларри спросил у Степана, не желает ли он, чтобы ему завязали глаза. Степан спокойно и с презрением ответил: «Если тебе стыдно, палач, завяжи себе глаза, а мы сумеем умереть и с открытыми глазами». Это еще можно понять, товарищ Гринева, они хотели запугать нас, мстили большевикам. А вот на Троицком проспекте они расстреляли ни в чем не повинную девочку… ночью она бежала к доктору, мать у нее заболела… Пропуска, конечно, не было. И её тут же пристрелили, неподалеку от Гагаринского сквера. Недавно сожгли целую деревню на Двинском фронте. Американские солдаты испугались какого-то звука, похожего на выстрел… и теперь двести крестьян остались без крова. На улицах Архангельска солдаты и особенно офицеры экспедиционного корпуса бесчинствуют, хватают девушек, уводят в казармы либо на свои квартиры. Что там делается, – страшно сказать! А через сутки или через двое выбрасывают их на улицу, что падаль… полумертвых. И все это без всякого стеснения.
Он побледнел.
– Душно… Я вот приехал сюда, надышаться не могу.
– Как вам удалось перебраться через фронт? – участливо спросила Гринева.
– До Шенкурска я доехал, а дальше – тысяча и одна ночь. Не верится, что все уже позади. И вы знаете, товарищ Гринева, что меня особенно подхлестнуло? Шурин одного из наших товарищей служит в тюрьме надзирателем. Он сообщил нам о пленных комиссарах, сосланных на Мудьюг.
– А фамилии пленных комиссаров не помните? – спросила Гринева.
– Только одну: Латкин, бывший студент.
– Латкин? – повторила Гринева, заглядывая в бумаги и перелистывая их. – Откуда он? С Двины?
– Да, как будто с Двины.
– Такого комиссара у меня в списке нет. Ну, мы это выясним. А вы как уцелели?
– Случайно, Анна Николаевна… Совершенно случайно… – сказал Потылихин, улыбаясь и разводя руками. – Пофартило, как говорится. Знакомые ребята, рабочие на Смольном Буяне, спрятали меня в своем бараке. Ведь в первые дни интервенты и белогвардейцы хватали всех нас прямо по списку. Правда, Коля Базыкин, Николай Платонович, – поправился Потылихин, – при первом обыске уцелел… Однако тут же его поймали под Архангельском. Зенькович погиб… А ведь они должны были организовать подполье.
Гринева с волнением выслушала рассказ Потылихина о гибели губвоенкома Зеньковича и телеграфиста Оленина. Потом она попросила составить ей список всех коммунистов, арестованных и оставшихся в Архангельске.
– На свободе нас только шестьдесят человек.
– Подпольный комитет у вас организован?
– А как же… Но мы считаем его временным… Ведь после занятия Архангельска нам пришлось работать в одиночку. Пошли аресты, преследования. Но в ноябре нам удалось организовать подпольные группы на Экономии, в Маймаксе, Исакогорке, Бакарице, на Быку и в Соломбале. Сумели даже объединиться и вот недавно избрали партийный комитет из трех человек… Во главе его стоит Чесноков, старый грузчик, друг Павлина Федоровича Виноградова… Хороший агитатор, организатор и массовик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145