Выглянула луна, осветила сотни снежных крыш. С заводского двора доносились тревожные крики.

Часть четвертая
Глава первая
1
Усть-Важское, за которое шли той же осенью кровопролитные бои, пришлось отдать. Противник подтянул большое количество артиллерии. Стало ясно, что выгоднее всего переждать и действовать, накопив резервы.
Бригада Фролова временно оставила усть-важский берег. Американские, английские и канадские войска расположились по реке Ваге. На ее правом берегу в городе Шенкурске, лежащем между Вологодской железной дорогой и Северной Двиной, разместился штаб интервентов; там же был расквартирован и местный гарнизон; в состав его входили и некоторые белогвардейские части.
С наступлением зимы боевые действия остановились, за исключением взаимной разведки и столкновений патрулей.
Подступы к Шенкурску, особенно в зимних условиях, казались непреодолимыми. Интервенты же, засевшие в Шенкурске, страшились не только суровой зимы и занесенных снегом дорог, но главным образом сильной оборонительной линии, созданной бригадой Фролова. Они ждали подкрепления, которое должно было прибыть весной из Америки и Англии.
Штаб фроловской бригады помещался теперь в Красноборске. Отряды же были разбросаны по обеим сторонам Двины и частью по Ваге.
При этих условиях был особенно необходим постоянный контроль со стороны командования. В последних числах декабря Фролов направился в одну из деревень, расположенных неподалеку от селения Петропавловского. Там у него были назначены встречи с командиром конного отряда горцем Хаджи-Муратом Дзарахоховым, о котором ему много рассказывали, но которого он еще не знал лично. Также предстояла встреча с шенкурским партизаном Макиным, опять перешедшим фронт, на этот раз уже не в одиночку, а с десятком своих людей. Кроме того, Фролов хотел поговорить с местными крестьянами о предстоящей мобилизации лошадей.
Дел было много. Комиссар выехал из Красноборска еще ночью, чтобы как можно раньше попасть на место. Он рассчитывал покончить со всеми делами, если будет возможно, в одни сутки.
Стояла ясная, морозная погода, снег скрипел под полозьями. Северный лес исполнен торжественного величия. Снег на деревьях такой богатый, плотный, застывший, такого ослепительно чистого цвета, что деревья кажутся гигантскими фарфоровыми изваяниями. И все безмолвно в голубом при свете ночи снежном царстве… Но вот, испугавшись колокольчика, что-то затрещало, зашумело в лесу. Лось, что ли? Или медведь покинул свою лежку? Вот сороки встрепенулись и, точно комочки, брызнули в стороны от дуплистой, корявой сосны. Снова затихло все. Нет, брехнула волчица, взвыла лиса. Ни путевого огонька, ничего. Деревеньки запрятались в снегу и лесах. Расстояния длинные. Не скоро доедешь до теплых полатей.
Хорошо, когда нет здесь метели. И не дай бог, как говорят старики, когда она примется бушевать. От сугробов, что по плечо человеку, помчатся белые вихри, с деревьев – снежные волны. Задует с речных просторов Двины. И снежный буран с ревом кинется на путника! Тогда стой. Лошади первыми точно замрут на дороге.
Но как волшебно все это, когда спит ветер и когда высится в небе алмазный, сказочный полог.
Так и было в ту прекрасную ночь, когда Фролов ехал в сторону Петропавловского…
Черное небо, изрешеченное россыпью мелких, как булавочные головки, звезд, низко нависло над дорогой. Иногда его озаряли зеленовато-желтые дрожащие вспышки далекого северного сияния. В этих заснеженных лугах и перелесках нельзя было не почувствовать сурового великолепия северной природы.
Санный путь по тракту был накатан. Позванивал на дуге колокольчик. Низенькие мохнатые лошадки были накрыты вместо попон рогожами. Фролов в шубе поверх шинели полулежал в санях. Морозный воздух иголками впивался в лицо. Впереди темнели согнувшиеся на облучке фигуры парня-ямщика и матроса Соколова, после смерти командира бригады перешедшего к военкому. На ямщике был старый армяк, а на Соколове – бараний тулуп с поднятым воротником и, несмотря на жестокий мороз, неизменная бескозырка.
Сани ныряли в ухабах. Фролов то и дело погружался в дремоту, но мозг его бодрствовал. Вспоминались старые боевые друзья, люди, которых сейчас уже не было рядом. В первые недели после гибели Павлина Фролову казалось, что командир бригады просто находится в отлучке. Вот-вот он вернется, и Фролов услышит его как всегда торопливые шаги, его веселый, бодрый голос: «Ну что, друг? Как дела?»
Размышляя о предстоящих решительных боях, о разгроме интервентов, он всегда спрашивал себя: «А как бы действовал в этой обстановке Павлин?» Павлина невозможно было представить себе мертвым. Он постоянно присутствовал в мыслях военкома и как бы продолжал участвовать в войне рядом с ним.
Мысль о Павлине сменялась воспоминанием об Андрее Латкине.
«Как жалко, что нет с нами Латкина, – думал Фролов. – Андрей, конечно, тоже рвался бы в бой, тоже негодовал бы на это вынужденное затишье, на этот переход к позиционной войне и случайным стычкам. Что теперь с Андреем? Убит? Лишь бы не плен. Нет ничего страшнее плена! Лучше пасть на поле боя, отдать свою жизнь за родину и за народ, чем остаться в живых и находиться в лапах врага».
Спрятав лицо в воротник шубы, Фролов задремал и проснулся только тогда, когда почувствовал, что сани остановились.
Открыв глаза, он увидел в нескольких шагах от себя большую избу. Из предутренней полутьмы возникли две фигуры и направились к саням. Это были вестовой Соколов и командир роты, стоявшей в деревне.
– Не только мы, население вас ждет не дождется, – весело заговорил командир, провожая Фролова в избу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145