– Ну и очень хорошо. Может быть, так ей легче… Не хочет примириться с тем, что его убили. Впрочем, кто знает?…»
– Принесло меня сюда, как ветром пушинку, – продолжала Люба. – К Валерию в отряд пойду. Мне баяли в Вологде, будто он на Ваге лыжников собирает…
– Правильно. Там формируют лыжную команду.
– Ну вот! У него и буду воевать… – сказала Люба, решительно тряхнув белокурой головой. – Ах, Павел Игнатьевич… Где же наш Андрейка-то? Вот бедная головушка! Жив ли? – Она вздохнула, закрыла лицо руками, чтобы не показать слез, потом вытерла глаза ладонями. – Свет не мил, правду скажу. Словами горе-то не размочишь! Слова не вода, горе не сухарь… – Она опять тряхнула головой. – Завтра человек пятнадцать отсюда на Вагу уходят. И я с ними.
– Ну, воюй, Любаша. Желаю тебе всякого счастья. Счастливо воюй… Да про Андрея не забывай.
– Я еще увижу его, Павел Игнатьевич, – сказала Люба. – Непременно увижу…
– Если верится, верь… Это ты у околицы пела? – спросил комиссар.
– Я… Петь-то пела, а на душе… деготь. – Люба горько вздохнула и, поджав губы, замолчала.
Через некоторое время она шла вдоль пустынной деревенской улицы на другой конец деревни. Шла задумавшись, опустив голову, иногда что-то говорила себе. Кругом было ровное снежное поле, голубое от луны.
6
В ночь со второго на третье января Фролов выехал в Красноборск. Соколов опять сидел на облучке рядом с парнем-ямщиком. Под ногами лежали в соломе две заряженные винтовки. Вторые сани, с пленным американцем и сопровождающим его бойцом, тащились где-то позади. В пути Фролову пришлось несколько раз менять лошадей. Домой он приехал к вечеру следующего дня, невыспавшийся, усталый, но в отличном настроении.
В конце широкой улицы светились за сугробами окна красноборского штаба.
Тройка коней, окутанных морозным паром, вкатила на штабной двор и остановилась посредине его. На ступеньку крыльца из сеней выбежал дежурный.
– Приехали?! – крикнул он, узнав Фролова. – Здравия желаю, товарищ комиссар!
Ответив на приветствие, Фролов прошел холодные темные сени и шагнул в горнину.
Драницын и Воробьев сидели за ужином. Они не слышали, как Фролов подъехал, и вскочили из-за стола, обрадованные его неожиданным появлением.
Комиссар тоже был рад возвращению в штаб, который казался ему теперь родным домом. Но радость его быстро погасла, когда он узнал новости, полученные за несколько часов до его приезда.
Потерпев неудачу на Северодвинском направлении, интервенты изменили план, и послушный их воле адмирал Колчак бросил крупные силы на Пермь, намереваясь двигаться дальше на север и захватить Вятку и Котлас. Третья армия Восточного фронта, лишенная поддержки, в течение двадцати дней героически сражалась с белыми, но двадцать четвертого вынуждена была оставить Пермь.
Через два часа после того, как пришло известие о падении Перми, Драницын получил длинную телеграмму от Семенковского.
Тот приказывал Северодвинской бригаде, как всегда срочно и как всегда «неукоснительно», снять с позиции несколько «лишних» частей и немедленно отправить их на другой участок Северного фронта, на Вологодскую железную дорогу, чтобы «усилить железнодорожный сектор». Одновременно с этим бригаде предлагалось «всемерно укрепить линию обороны».
– Это у нас-то лишние части? Что за чушь! – пожимая плечами, сказал Фролову Драницын. – «Снять части…», «всемерно укрепить…» Формалистика! – возмущенно повторял он. – Кроме того, я не понимаю, почему приказание идет от него, а не от командарма.
Фролов молчал. И вдруг скорее сердцем, чем рассудком, он почувствовал в этой переброске частей что-то неладное, какую-то страшную беду и ошибку.
– Обнажить Котлас? – прошептал он и поглядел на товарищей. – Что за притча?
На него было страшно смотреть. Он был обескуражен и в то же время разъярен.
– Ты связался по прямому проводу с Семенковским? – спросил он Драницына.
– Связался, – ответил тот и метнул в сторону сердитый, обиженный взгляд. – Мне приказано не рассуждать. Это – распоряжение главкома.
В комнате воцарилось молчание. Слышно было только, как трещат в печке еловые поленья.
– А с реввоенсоветом Шестой не пытались связаться?
– Как же… – сказал Воробьев. – Гринева сообщила мне, что по поручению Владимира Ильича из Москвы на Восточный фронт выехала Комиссия ЦК. То есть она в Вятке будет, конечно… Хорошо бы и нам с нею связаться… Это для нас, пожалуй, было бы важно…
Фролов вскочил.
– Вот как?! – воскликнул он. – Это очень важно.
Ночью Фролов говорил по прямому проводу с Гриневой. Он спросил, как относится реввоенсовет Шестой армии к приказу Семенковского. Выполнение этого приказа должно привести к тому, что будет обнажен один из важнейших участков фронта – Котлас.
– Что это? – спрашивал Фролов. – Согласно букве военного закона, я обязан подчиняться приказам, идущим свыше. Но я коммунист, я выполняю не только букву, но и смысл закона. Я обращаюсь к партийной организации. Должен ли я подчиняться приказу? Семенковский заявляет, что это – распоряжение главкома. Каково мнение командарма?
– Командарм намерен как будто ждать указаний Комиссии… Так мне передали… Мне, очевидно, вместе с нашей делегацией тоже придется побывать в Вятке… Если есть возможность, вам бы тоже хорошо туда приехать, надо разъяснить положение… Приезжайте. Я в Котласе закажу для вас паровоз, дело срочное… Поедете вне графика…
В ту же ночь комиссар Фролов снова выехал из Красноборска. На облучке сидел неизменный Соколов. Ямщик вовсю гнал лошадей. Морозный воздух так обжигал, что трудно было дышать. Тройка мчалась в Котлас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145