Я упал на кровать, и коп прыгнул на меня сверху, прижав коленом между ног, сдавил рукой горло и приставил к кадыку нож. Я почувствовал, как кожа задумчиво движется под лезвием, размышляя, не пустить ли кровь. Мы лежали, кажется, целую вечность, хотя красные цифры на радиобудильнике под грудой моих рубашек по-прежнему показывали 3:06.
– Ты зря испытываешь мое терпение, Уилсон.
Я чувствовал его горячее дыхание. Мое собственное застряло где-то под сердцем. Я вдохнул, осторожно выдохнул и попытался сказать что-нибудь мирное, такое, что заставит Монтгомери убрать нож от моего горла.
– Ты обыскал номер, здесь нет твоих вещей.
– Здесь – нет. – Нож впился сильнее. Монтгомери багровел, но говорил тихо и спокойно. – Ты любишь кино?
Интересно, какой саундтрек он выбрал бы для своего преступления. Сейчас он пустится расписывать предстоящие мне мучения, и я смогу улизнуть. В кино так и бывает, только в жизни я распят под тушей Монтгомери, у моего горла нож, и за кадром нет оркестра, предвещающего кульминацию. Я сглотнул, и мне не понравилось, как кожа напряглась под лезвием.
– Все любят.
– Да, массовая забава. Ты видел фильм… – Он задумался, вспоминая название. – Как же там? Его еще снял этот молодой янки, страшный такой мерзавец, настоящий гений… «Бешеные псы», точно. – Монтгомери улыбнулся. – Видел? Охренительное кино. Там одному парню отрезали ухо.
Я уставился ему в глаза и, собрав всю силу, произнес:
– Ты не отрежешь мне ухо.
Нож впился глубже, Монтгомери наклонился ко мне.
– Отрежу, и не только ухо, если не получу свое. – Он схватил меня за яйца. – Негусто, но я уверен, ты хочешь сохранить и то малое, чем тебя одарила природа.
Мы лежали, тяжело дыша, с перекошенными лицами, его рука на моих причиндалах – словно герои порнухи для тонких ценителей. Боковым зрением я заметил легкое движение справа. Я уставился на Монтгомери, стараясь не смотреть на медленно открывающуюся дверь.
Сильви так и не надела туфли. Она неслышно ступала по ковру, завороженно глядя на кровать, как кошка на голубя. Я подумал, что еще ни разу не видел кошку в засаде. Может, в этот момент я невольно посмотрел на Сильви или Монтгомери что-то почувствовал, но он вдруг громко вдохнул, будто его поймали за руку, и обернулся на Сильви. Она пинком захлопнула дверь и подняла мой пистолет, целясь в наши объятия:
– Развлекаешься, Уильям?
На секунду я подумал, что она на его стороне, но Монтгомери явно напрягся.
– Не о такой субботней ночи я мечтал всю жизнь.
– Слышал, извращенец старый? – Сильви подошла ближе, целясь прямо в спину Монтгомери, но оставаясь вне досягаемости его длинных рук. – Будь душкой и отпусти его член.
Монти надавил на нож, и я испугался, что он начнет торговаться.
– Будь добр, – добавила Сильви, и, видимо, безумие в ее голосе заставило Монтгомери медленно поднять руки и отбросить оружие в дальний угол комнаты. – Умница, теперь поцелуй его на прощание и вставай.
– Ты шутишь, – сказал Монти.
– Слезай с него.
Он поднялся. В его голосе снова появилась прежняя обходительность.
– Это не настоящий револьвер.
Я встал, прижав руку к поцарапанному горлу, хотя в бесконечной боли последних часов рана была пустяковая.
– Боюсь, настоящий. Как и пули. Хочешь проверить? – Сильви говорила непринужденно, словно речь шла о погоде. Она не сводила с Монтгомери глаз. – Медленно достань из кармана мобильный и брось на кровать. Попробуй дернуться, и я выстрелю.
Она говорила точно по сценарию, но на Монти, видимо, подействовало. Он бросил телефон.
– Уильям, звони в полицию. – Я тупо посмотрел на нее, и она добавила: – Номер 110.
– Тебе не стоит вмешиваться, дорогуша, – быстро сказал Монтгомери.
– Не волнуйся. Мне кажется, Уильям не больше тебя хочет общаться с полицией, но пока они едут, ты уберешься отсюда. А им мы скажем, что кто-то вломился в комнату. Конечно, ты можешь остаться и рассказать им другую историю.
Монтгомери посмотрел на Сильви с уважением и немного растерянно. Я взял его телефон и набрал номер.
– Я понимаю, что ты хочешь защитить своего дружка, но он не такой святой, каким кажется, – сказал он, медленно опуская руки.
– Еще ниже, и я стреляю тебе в живот.
Мне ответили, и я продиктовал адрес отеля. Сильви держала Монтгомери на прицеле. Я хотел сказать по-немецки «вопрос жизни и смерти», но не знал слов.
– Schnell bitte.
Монтгомери улыбнулся:
– Ты же знаешь, что я легко могу его отобрать.
– Я знаю, что он снят с предохранителя, я знаю, что нажму на курок, и я не знаю, попаду или нет, но знаю, что наделаю много шума. Ты, придурок, и сам все отлично знаешь.
– Danke, – сказал я и сбросил. – Они едут.
– Я вел себя неправильно, признаю. У твоего дружка есть кое-что, что принадлежит мне. – Монтгомери улыбнулся, не опуская рук, демонстрируя свое дружелюбие. – Тридцать пять лет в полиции. – Он сделал маленький шаг вперед. – Я иногда веду себя как слон в посудной лавке. Забываю, что дела можно решать мирно. Для меня эта вещь очень важна. Из сентиментальных соображений.
– Он врет, Сильви.
Монтгомери мягко продолжил:
– Вам обоим светят большие деньги. – Он сделал еще шаг и повторил, словно гипнотизируя: – Большие деньги.
Сильви не отрывала глаз от Монтгомери, и я понял, что она не совсем протрезвела. Коп подошел еще ближе, и я приготовился перехватить у Сильви пистолет. Она положила палец на курок и улыбнулась:
– Ты действительно хочешь рискнуть?
Монтгомери отступил на шаг и чуть выше поднял руки:
– Уже попробовал.
Случайная машина за окном нарушила тишину. И без сирен этого оказалось достаточно. Монтгомери повернулся ко мне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75