Элиас, похоже, был самым грамотным из монашеской братии, а потому ему вполне естественно могли поручить вести все монастырские записи.
Исходя из этого, Гил предположил, что столь образованному монаху было сподручней всего использовать в своих целях церковную книгу учета. В первую часть ее заносилось все то, для чего она и была предназначена, а во вторую – все личное, не предназначенное для чужих глаз. Спрятав свою историю среди записей, схожих с учетными, Элиас поместил ее в конец книги, все страницы которой выглядели одинаково от начала и до конца, особенно для тех, кто не умел читать.
– Но что, если кто-то умел читать? – спросила Сабби.
– Элиас, наверное, думал, что это не так, или же у него не было другого выхода, – ответил Гил.
Он медленно покачал головой. Там было еще что-то, чего он не разглядел. Что-то, мелькнувшее в его голове, но пока неуловимое.
– И вы думаете, что остальное находится здесь?
– Данные о местонахождении свитка? Да, скорее всего, – решительно сказал Гил. – Готов поклясться.
Гил ждал от Сабби какого-нибудь язвительного замечания. Но она взглянула на него без тени улыбки. И это ее молчание вдруг напугало его.
ГЛАВА 16
День седьмой, полдень
Офис переводчиков
Гил усердно трудился начиная с семи утра и ничего не добился, кроме головной боли. С другой стороны, Сабби где-то прохлаждалась.
– Так мило, что вы присоединились ко мне, – с сарказмом заметил он, когда она наконец появилась в каморке переводчиков.
– Мне надо было кое о чем позаботиться. Я забыла сказать вам, что задержусь.
– Кроме всего прочего, – произнес Гил.
Сабби взглянула на него с удивлением.
– Знаете, вы могли бы предупредить меня, что охранники вечером доставят мне такое удовольствие, какого я не получал уже несколько лет, – заметил он.
Сабби улыбнулась.
– Иными словами, что все находящиеся при мне бумаги, включая использованный разовый носовой платок, будут разворачивать для проверки, – продолжил он. – Я испытал все это по дороге сюда, но почему прошлым вечером они проделали то же со мной по дороге отсюда? Они никогда так раньше не поступали, – размышлял вслух Гил.
– Что касается вчерашнего вечера, то вы получили доступ Гимель, третий по степени секретности. Поскольку ознакомились с дневником и потеряли право на личную неприкосновенность. Это плата.
Гил неодобрительно взглянул на нее.
– Вы посмотрели бы, как все происходит при допусках Алеф и Бет, – рассмеялась Сабби.
– Тогда как вам удается проходить столь спокойно через руки музейного гестапо? Ведь, досматривая вас, они пускают в ход только кончики пальцев, да и то лишь слегка.
Улыбка медленно исчезла с лица Сабби и сменилась грустью.
– Вам ведь не хочется этого знать, – произнесла она негромко.
– Хочется. Давайте. Как вы добились особого отношения к своей персоне?
Она подошла ближе, встала лицом к лицу с Гилом и бесстыдно улыбнулась.
– Дело в том, что большинство людей, особенно мужчины, хотя и женщины тоже, неважно чувствуют себя, прикасаясь к кому-нибудь, кто подвергся насилию. Даже обычный обыск заставляет их испытывать неудобство. В моем случае они лучше рискнут позволить мне вынести что-либо секретное из музея, чем случайно нанести оскорбление и нарваться на хороший скандал.
Гил попытался вернуть себе прежнее настроение. Если Сабби хотела сообщить ему, что ее изнасиловали, то она выбрала для того отвратительный способ. Он не понимал, чего ждут от него, да и не собирался играть в эти игры.
– Я не знал, – просто сказал он и в свою очередь пристально посмотрел на Сабби.
– О чем? Об изнасиловании или о людской реакции? – заносчивым тоном спросила она.
– И о том, и о другом.
– На деле все так и обстоит. Если люди прознают, что тебя изнасиловали, то уже никогда больше не забывают об этом. То есть каждый раз, когда видят тебя, вспоминают, чему ты подвергся. Это читается в их глазах, сказывается на том, как они с тобой говорят, и, разумеется, на том, как они к тебе прикасаются.
Ее тон, поначалу такой вызывающий, постепенно сделался взволнованно-искренним.
Наверное, что-то такое испытывают толстушки или монахини, – продолжала она. – Не многие в состоянии отнестись к ним нейтрально. В моем же варианте имеются свои выгоды. Мне не приходится подвергаться ощупываниям потных рук на контрольных постах… и чрезмерно при том возбуждаться, – добавила она с вредной ухмылкой.
– Благодарю! – с сарказмом произнес он.
– Итак, как у нас идет дело?
– С поисками? Никак, – признался Гил.
– Что мешает?
– Эта теснота действует мне на нервы. Послушайте, насколько я вижу, в записях Элиаса ничего не говорится о местонахождении медного свитка. Ничего, ноль, ничегошеньки.
В заключение он издал звук, с каким пробка выскакивает из бутылки.
– Пошли, – мягко произнесла Сабби. – Вам надо передохнуть. – Она взяла его за руку и повела к двери. – Я собираюсь показать вам, ради чего вы тут маетесь.
Следующие два часа пролетели как две минуты. Музейное изобилие, являвшее собой нескончаемый гимн вечным ценностям, красоте и изобретательности, просто ошеломляло. Он ожидал увидеть скопление иудейских исторических раритетов, что-то вроде истлевших от времени документов и проржавевших железок, а увидел скульптуру Венеры четырнадцатого столетия, изумительные драгоценности турецких султанов, полотна и изваяния Поллока, Эрнста, Рембрандта, Родена и сотни других шедевров, каждый из которых мог гарантировать себе отдельное место на любой другой выставке.
– Это не похоже ни на что из того, с чем я когда-либо сталкивался, – сказал Гил.
Когда я впервые пришла сюда, то почувствовала себя так, словно время сжалось и я нахожусь среди самых лучших произведений, которые создало человечество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98