[20, с. 67—70]

Глава 17
Ругодево

«Мой отец, – писала Желиховская, – человек блестящего ума и образования, всю свою жизнь был скептиком, «вольтерьянцем», как тогда говорили в России. События его жизни заставили его изменить свое мировоззрение и вскоре он стал проводить дни и ночи за тем, что под диктовку messieurs les esprits («благородных духов») писал генеалогию своих предков – «галантных рыцарей Ган-Ган фон Роттерганов».[16]
Происшедшую с ним перемену, описал Синнет, основываясь на рассказах Желиховской: «Это случилось в Петербурге, через несколько месяцев после того, как г-жа Блаватская, ее отец и сестра покинули Псков. Они прибыли в Петербург по делам и остановились в гостинице, собираясь через некоторое время отправиться в имение Яхонтовых «Ругодево», расположенное в Новоржевском уезде, в двухстах верстах от Петербурга, чтобы провести там лето.
До обеда они были заняты делами, а послеобеденное время и вечера отдавали визитам, и ни о каких феноменах у них не было времени и подумать.
Однажды вечером их навестили двое старинных друзей отца. Оба они были очень заинтересованы новым спиритуализмом и им, естественно, очень хотелось что-нибудь по этой части повидать. После того, как гостям показали несколько феноменов, они заявили, что полностью убеждены в поразительных способностях Блаватской и никак не могут понять, как ее отец, наблюдая подобные проявления, может все еще оставаться равнодушным?
Отец сидел в это время спокойно за столом, раскладывая «большой пасьянс». На прямой вопрос он ответил, что все это чепуха и он о таких пустяках не хочет и слышать. Серьезному человеку нечего заниматься такими глупостями. Однако друзья его настаивали на том, чтобы во имя их старой дружбы полковник Ган произвел какой-нибудь эксперимент. Они предложили Гану написать в другом помещении какие-нибудь слова, которые затем духи должны были бы «простучать».
В конце концов полковник согласился, скорее всего потому, что надеялся на то, что ничего из этого не получится и он сможет над друзьями своими посмеяться. Он пошел в другую комнату и на клочке бумаги написал несколько слов, положил эту бумажку себе в карман и, улыбаясь, засел снова за свой пасьянс.
«Ну что ж, наш спор будет скоро разрешен, – сказал его друг К-в, – но что вы скажете, если слово, которое вы написали, будет правильно повторено? Разве вы в этом случае не вынуждены будете поверить?»
«Что я сказал бы, если бы это слово было отгадано, я в настоящее время сказать не могу, – скептически ответил он, – но одно для меня ясно: с того момента, как вы заставите меня поверить вашему, так называемому спиритуализму, я буду готов поверить в черта, колдуна, ведьму, русалку, во все суеверия старых баб, и вы сможете тогда поместить меня в дом умалишенных».
После такой декларации он спокойно продолжал свой пасьянс, ни на что больше не обращая внимания… Младшая сестра стала произносить буквы алфавита, старый генерал отмечал стуки, только Блаватская ничего не делала. В конце концов мы получили одно слово, но оно было таким неожиданно абсурдным, что никак нельзя было, как нам казалось, связать его стем, что мог бы написать отец… Мы ожидали какого-то продолжения и поглядывали друг на друга с сомнением, произнести ли это слово вслух или нет? На наш вопрос: все ли это? Прозвучали энергичные ответные стуки. Несколько раз повторились те определенные стуки, которые на нашем коде означали: «Да, да, да»!
Увидев наше возбуждение, господин Ган посмотрел на нас поверх своих очков и спросил: «Ну? Есть ли у вас ответ? Он должен быть очень глубокомысленным».
Он встал и, улыбаясь, приблизился к нам. Его младшая дочь, Яхонтова, пошла ему навстречу и, несколько смущенно, сказала, что есть только одно слово. – «И какое?» – «Зайчик». Надо было видеть необычайную перемену в выражении лица полковника, когда он услышал это единственное слово! Он побледнел, как покойник, дрожащими руками поправил свои очки и поспешно сказал: «Позвольте мне посмотреть. Давайте сюда. Действительно ли это так?»
Он взял этот отрывок бумаги и взволнованным голосом произнес: «Зайчик. Да, Зайчик. Так оно и есть… Как странно».
Вынув из кармана бумажку, на которой он написал несколько слов, будучи в соседней комнате, он протянул ее дочери и гостям. На бумажке был вопрос и ожидаемый ответ. «Как звали мою любимую лошадь, на которой я совершал свои первые военные турецкие походы?» А ниже стояло «Зайчик».
Мы торжествовали и откровенно выражали свои чувства. Это единственное слово «Зайчик» произвело потрясающее впечатление на старого полковника. Как это часто случается с неисправимыми скептиками, убедившись однажды, что в претензиях его старшей дочери есть нечто, что не могло быть объяснено ни обманом, ни колдовством, он ринулся в феномены со всей горячностью серьезного исследователя». [20, с. 70—75]
«Поселившись в нашем поместье в Ругодево, мы чувствовали себя как бы пересаженными в некую заколдованную страну, и совсем уже не удивлялись движущимся вещам, которые необъяснимым образом перемещались с места на место и по какой-то неизвестной нам, но разумной, силе вмешивались в нашу жизнь. В конце концов мы перестали обращать внимание на них, хотя эти феноменальные случаи другим казались чудесами…» [20, с.100]
«Все жители дома часто среди белого дня видели туманные человеческие тени, расхаживающие по комнатам, в саду, у клумб перед домом и вблизи старой церквушки. Мой отец (так недавно бывший великим скептиком) и мисс Леонтина, гувернантка нашей младшей сестры, часто говорили мне, что вот только что совершенно ясно они видели эти тени…» [20, с.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117