– Знаю-знаю, но в этом звонке матери есть что-то…
– Еще один больной урод.
– Может, ты и прав.
Потом мы спустились по Шоп-стрит. У входа в магазин какая-то румынка дула в оловянный свисток. Во всяком случае, делала это время от времени. Я подошел и сунул ей несколько бумажек.
Саттон воскликнул:
– Господи, да нельзя их поощрять!
– Я заплатил, чтобы она перестала.
Она не перестала.
Какой-то мужик жонглировал горящими факелами. Один он уронил, но ничуть не смутился. К нам шел полицейский. Саттон кивнул ему, он отдал нам честь.
– Надо же!
Саттон с любопытством взглянул на меня:
– Ты скучаешь?
Я знал, о чем он, но все же сказал:
– По чему скучаю?
– По полиции.
Я не знал и так и ответил:
– Не знаю.
Мы вошли в здание галереи как раз в тот момент, когда неудачник воришка засовывал книгу Патрика Кавана в брюки. Дес, хозяин галереи, проходя мимо, заметил это и рявкнул:
– Положь на место!
Воришка послушался.
Мы прошли через первый этаж и вышли к галерее. Выставлены были две картины Саттона, на обеих – наклейки «Продано».
Том Кенни сказал:
– Ты становишься известностью.
Высота, которой соответствует цена картин.
Я сказал Саттону:
– Можешь бросить дневную работу.
– Какую работу?
Трудно сказать, кому из нас больше понравился его ответ.
Несколько следующих дней мы занимались расследованием. Пытались найти свидетелей «самоубийства». Таковых не оказалось. Поговорили с учительницей девушки, ее школьными друзьями и почти ничего не выяснили. Если Кэти Б. ничего не раскопает, дело можно считать законченным.
Вечер пятницы я решил провести спокойно. Пиво и чипсы принести домой. Увы, пиво я до дома не донес. Только чипсы. Купил еще кусок рыбы. Какой-никакой ужин.
Нет ничего более успокаивающего, чем пропитанные уксусом чипсы. Пахнут детством, которого у тебя никогда не было. Я приближался к своему дому в довольно хорошем настроении. Первый удар я получил, когда свернул к своей двери. По шее. Затем удар по почкам. Странно, но я почему-то не выпускал из рук чипсы. Два мужика. Здоровых. Они отделали меня очень профессионально. Череда пинков и ударов в точном ритме. Без злобы, но с любовью к делу. Я почувствовал, что мне сломали нос. Честное слово, я слышал хруст. Один из них сказал:
– Возьми его руку и расправь пальцы.
Я попытался сопротивляться.
Затем растопыренные пальцы лежали на мостовой. Она казалась холодной и мокрой. На них дважды опустился ботинок. Я заорал во все горло.
На этом побои закончились.
Другой сказал:
– Не сможет какое-то время играть с собой.
Затем голос у самого моего уха:
– Не суй свой нос в чужие дела.
Мне хотелось закричать: «Позовите полицию!»
Когда они уходили, я попытался сказать: «Могли бы сами купить себе чипсы», – но рот был полон крови.
???
Эти мгновения перед концом…
Четыре дня я провалялся в лихорадке в больнице университета Голуэя – местные все еще называют ее «районной». Если вы там побывали, значит, вас поимели. Но если вы там, считайте, что вам повезло.
Какая-то женщина из старого предместья сказала:
– Когда-то у нас были желудки, только есть было нечего. Теперь есть еда, а желудков нет.
Или:
– Лапочка, негде просохнуть. Когда было – где, у нас не было одежды.
Попробуй поспорь.
Я пришел в себя и увидел, что доктор-египтянин просматривает мою историю болезни.
– Из Каира?
Он сухо улыбнулся.
– Снова к нам, мистер Тейлор?!
– Не по своей воле.
До меня доносились звуки больничного радио. Габриель пела «Восстань».
Я бы спел с ней и ее оркестром «Стучусь в дверь рая», но губы сильно распухли. Я читал, что когда она снова вернулась в музыку, голову отца ее бойфренда нашли на свалке в Бриксоне.
Я рассказал бы об этом врачу, но он уже ушел. Появилась сестра и сразу же стала взбивать мою подушку. Они начинают это делать, когда только им кажется, что вам удобно.
Левая рука забинтована.
– Сколько сломано? – спросил я.
– Три пальца.
– А нос?
Она кивнула и сказала:
– К вам пришли. Пустить?
– Конечно.
Я ожидал увидеть Саттона или Шона. Но это оказалась Энн Хендерсон. Она ахнула, увидев меня.
– Видели бы вы другого парня, – сказал я.
Она не улыбнулась. Подошла поближе.
– Это из-за меня?
– Что?
– Это из-за Сары?
– Нет… нет, конечно, нет.
Она поставила пакет на тумбочку.
– Я принесла вам виноград.
– А виски случайно не найдется?
– Виски вам сейчас нужно меньше всего.
В дверях возник Шон и пробормотал, скрываясь:
– Боже милостивый!
Энн Хендерсон наклонилась, поцеловала меня в щеку и прошептала:
– Не пейте. – И ушла.
Шон пошатываясь приблизился ко мне.
– Видать, ты кому-то здорово нагадил.
– Именно.
– Кто-нибудь вызвал полицию?
– Это и были полицейские.
– Брешешь.
– Я ботинки видел, гораздо ближе, чем мне хотелось бы. Они точно из полиции.
– Господи! – Он сел – выглядел он хуже, чем я себя чувствовал, – потом поставил на кровать большой пакет и объяснил: – Здесь то, что тебе может понадобиться.
– А выпить?
Я чувствовал себя так, будто я сумасшедший священник из «Отца Теда». Пошуровал в пакете:
шесть апельсинов
плитка шоколада
коробка печенья
дезодорант
пижама
четки.
Я вынул четки и спросил:
– Чего тебе наговорили про мое состояние?
Он сунул руку в карман и вытащил четвертинку виски.
– Да благословит тебя Господь! – сказал я.
Я отпил прямо из бутылки, почувствовал, как шевельнулся мой разбитый нос. Виски дошло до сердца и растеклось по саднящим ребрам.
– Крепко.
Шон кивнул и вроде задремал.
– Эй! – закричал я.
Он аж подскочил. Казался потерянным, нет, еще хуже, старым. Сказал:
– Жара… Господи… почему есть такие места, где жарко, как в печке?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43