Ибо любой побег успешен лишь в двух случаях: когда погони нет вообще, либо когда погоня переправлена на ту дорожку, что тянется в царство Нергала. Недаром же она идет рядом с Великим Путем Нефрита и Шелка!
Сигвар, скакавший бок о бок с киммерийцем, откашлялся, прервав его размышления.
– Слушай, приятель, хочу тебя кой о чем спросить…
– Спрашивай.
– Рассказывал ты о парнях, слугах Митры, что бродят по свету и жгут всякую нечисть… А вот если они спалят что-то не то? Ну, как случается под горячую руку… Или, скажем, припекут задницу купцу либо королю, чтоб попользоваться его добром? Что тогда?
– Тогда их ждет кара, – ответил Конан.
– Какая?
– Не знаю. – Он и в самом деле не ведал об этом, хоть не раз задумывался о гневе Митры и всяких уловках, позволивших бы избежать наказания. – Не знаю, – повторил Конан, раскачиваясь в седле. – Сказано было: кара! Может, Митра убьет ослушника на месте, а может, не убьет, а сделает так, что жизнь покажется тусклой, как на Серых Равнинах. Вот ты, Сигвар, захотел бы остаться в живых, потеряв свою силу? Когда меч не поднять и с женщиной не лечь?
Сайг хмыкнул.
– На что мне такая жизнь! Лучше уж обняться с копьем, вогнать его под ребро, и делу конец! – Асир замолчал, и хотя Конан не мог разглядеть в темноте лицо приятеля, но догадался, что тот хмурится. – А ты смелый парень, – наконец сказал Сайг. – Готов дать обет этому Наставнику, старому ворону! А вдруг нарушишь?
– Нарушу, так отвечу, – буркнул Конан. Он не собирался посвящать Сайга в свои раздумья о возможной каре. Сейчас он ее не боялся, ибо кара мнилась ему пропастью за тремя горами, и горы те, звавшиеся Дорогой, Учением и Грехом, были круты и высоки. Что тревожиться о наказании? Прежде надо добраться до Наставника, обучиться у него и, наконец, согрешить! А чтоб добраться куда следует, хорошо бы стряхнуть погоню, хаббатейских всадников и проклятых псов…
Но Сигвар не отставал.
– Дивлюсь я тебе, да и себе тоже, – произнес он с гулким вздохом. – Поглядеть на нас, так два сапога – пара… А на самом-то деле!
– Ты это о чем?
– О том, воронья башка, что ты – сапог, который шагает прямо к цели. А я – сапог, что бредет то туда, то сюда. То в Киммерию за шкурами, то в Гандерланд за рабами, то в Замору за золотом и серебром! И никак мне не выбраться на верный путь.
– Может, твой путь и есть самый верный, – сказал Конан.
– Нет, приятель. Возьми, к примеру, эту вонючую Хаббу: попал я в ихний гадюшник и сидел в нем, покуда ты не появился. Нельзя сказать, чтоб мне не думалось о побеге, но вроде я и бежать не собирался. Резал всех подряд, а хаббатейцы ревели и славили меня, и мне это нравилось! Нравилось, что я всех сильней, нравились жратва и вино…
– Ну, так и оставался бы в том гадюшнике!
– А ты почему не остался? Может, прикончил бы меня на арене и сделался любимым царским праллом, а? Резал бы глотки, пил бранд да слушал, как квакают хаббатейские жабы!
– Уши обвиснут от их кваканья, – Конан тряхнул головой. – Клянусь Кромом, не стал бы я их потешать ни за вино и жратву, ни за деньги! Не стал бы, и все! Ну и потом, – добавил он, помолчав, – ты же знаешь, чего я ищу.
– Вот-вот! Ты – сапог, шагающий к цели! А теперь и я за тобой увязался… В степь, к свободе, в Дамаст! – Асир внезапно захохотал, а, отсмеявшись, заметил: – Все-таки хорошо, что тебе не досталось по черепу моей секирой.
– А тебе – моим клинком по шее, – сказал в ответ киммериец и приподнялся в седле. – Гляди, приятель: что-то заслоняет звезды… – Он ткнул копьем вперед и вправо. – Похоже на городскую стену с башнями. Не иначе, как Сейтур!
– Чтоб его пьяный волк обмочил! Ничего не вижу, медвежье брюхо… – пробормотал Сайг.
– Не видишь, и ладно! Хорошо бы, чтоб и нас никто не увидел. Там, у дороги, солдаты – как в Хире.
– Может, они нас не увидят, зато услышат, – сказал асир.
– Подумают, что скачут царские гонцы.
– То ли подумают, то ли нет! Давай-ка наладим их к Нергалу, приятель!
– Проскочим, – возразил Конан. – Пока эти жабы возьмутся за луки, будем уже далеко. В такой тьме нас стрелой не достанешь! Кромом клянусь, проскочим! Проскользнем, как тени с Серых Равнин!

* * *

Но проскользнуть как тени им не удалось.
До квадратной сторожевой башенки было еще с полсотни шагов, а на дороге уже появились два стража – один с факелом, другой с луком. Факелоносец протяжно закричал, требуя остановиться и предъявить грамоту либо иной знак, разрешающий проезд в ночное время; стрелок на всякий случай оттянул тетиву.
Конан и Сигвар пришпорили коней. Мерная дробь копыт перешла в лихорадочный барабанный грохот, и солдаты, стоявшие на дороге, видно поняли, что неведомые всадники не собираются замедлять ход. Воин с факелом с громкими криками бросился к башне, а лучник, выказав завидное хладнокровие, метнул стрелу. Она прошелестела у самого виска Конана, заставив его мрачно усмехнуться. Что ни говори, эти хаббатейские лучники знали свое дело! Солдат бил явно по звуку; вряд ли боги даровали ему такое же острое зрение, как у киммерийца, а значит, он не видел на темной дороге ни людей, ни их скакунов. Однако ж по топоту копыт смог прикинуть, где у всадника голова!
Но своей собственной он лишился. Топор Сигвара описал полукруг, и тело хаббатейца с глухим шумом рухнуло на дорогу. Его голова откатилась к обочине, прямо под ноги выскочивших из караульной солдат. Конан успел заметить отблески кроваво-красного огня на их бронзовых щитах, развевающиеся перья, подъятые клинки, торопливо вскинутые луки. В следующий момент сильный жеребец унес всадника в безопасную темноту; киммериец пригнулся к гриве коня, обхватив его теплую шею, и свистнувшие над ними стрелы канули в ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36