– Просто узнаю, как у него дела.
– Я с вами, – вызвался Генри.
– В этом нет необходимости, – нахмурился Калеб.
– Но мне хочется пройтись. Может быть, я сумею уговорить мистера Прагера. У меня это получится лучше, чем у вас. Ведь он – мой поклонник.
Калеб оглянулся на сестру – не знает ли она, чем руководствуется ее босс.
Джесси явно понятия не имела.
– Идите, – сказала она. – Я тут справлюсь. Фрэнк побудет со мной. Ты же не уйдешь, Фрэнк?
– Я останусь, – пообещал он.
Фрэнк, судя по всему, рад быть полезным, и Джесси рада его присутствию. Но между ними не все ладно, или так только кажется со стороны?
– Ничего не бойся, – подбодрил ее на прощание Генри. – Все будет хорошо. – И он ушел вместе с Калебом.
72
Это тебе не кино, размышлял Генри. Сперва шум и грохот – выстрелы, кровь, копы, – а потом время останавливается, словно в больнице. И полицейский участок выглядел скучно, отталкивающе – точь-в-точь больница. Вот почему, когда Калеб Дойл собрался навестить Прагера, Генри сразу же поднялся:
– Я с вами.
На улице все еще было темно, глаза отдыхали после яркого флуоресцентного света. Прохладный, сыроватый воздух напомнил Генри летнюю ночь в Хемпстед-Хит. Узкую улочку окаймляли растрепанные деревья, больше похожие на ершики для бутылок. Генри молча шел рядом с Калебом. Это стоическое, мужественное молчание вполне его устраивало – первые несколько минут.
– Потрясающе, – заговорил он, наконец. – Невероятно. Моя мама в жизни бы не подстрелила критика ради меня.
Калеб поморщился.
– Ваша – крепкий орешек, – поспешил добавить Генри. – Выкарабкается.
– Возможно, – процедил Калеб, не глядя Генри в глаза.
Генри понимал, как неуместна его болтовня, но не мог остановиться.
– Ну вот, мистер Дойл, мы и встретились лицом к лицу. Я столько слышал о вас – сначала от вашей сестры, потом от нашего – уф – друга, Тоби.
Калеб метнул быстрый взгляд на артиста и снова отвернулся:
– Не верьте ничему, что услышите от Тоби.
– Почему? Потому что он все еще в вас влюблен?
Калеб опять поморщился:
– Нет. Он только воображает, что влюблен в меня.
– Разве это не одно и то же? – усмехнулся Генри. – Нет, я знаю, что вы имеете в виду. Бывает и так, что другой любит любовь или еще что-нибудь, а мы оказываемся посредниками между ними.
Теперь Калеб взглянул на него по-доброму, почти дружески.
– Не хотелось бы обсуждать Тоби. Почему все вечно говорят о Тоби? Что в нем такого особенного?
Генри призадумался:
– Попка красивая.
Калеб нахмурился, словно услышал оскорбительную грубость, но, вздохнув, признал:
– Да. Попка красивая. И актер он неплохой. К тому же, в мальчике нет ничего дурного – злобы, подлости.
– Он прекрасный актер. Сходите, посмотрите его в этом спектакле.
Калеб словно не слышал.
– Но у Тоби нет здесь и сейчас. Нет личности. Нет границ между собой и другими людьми.
Генри улыбкой подтвердил его правоту. Он был доволен тем, что заставил Калеба разговориться.
– Он считает, что не добился взаимности, потому что вы все еще влюблены в умершего друга.
Глаза Калеба снова погасли.
– Он и это вам сказал? Что он еще наговорил?
– Мало чего. Говорил, что все еще любит вас. Для него это заслоняет все остальное. – Генри чуть было не спросил, говорил ли Тоби Калебу о нем, но ответ известен заранее. – Или вы не помните, что такое первая любовь? Она крепка, прочна как скала. И тупа, как скала, должен прибавить. – Он рассмеялся. – Признаться, я разочарован тем, сколь мало значит для вас Тоби. Я-то думал разыграть из себя Маршаллину и уступить дорогу молодой любви.
Калеб покачал головой:
– Я старался полюбить его, и не смог. Так и не полюбил. Все сводилось к сексу. Это было хорошо, но Тоби хотел большего. И я – тоже. Интересных разговоров. Взрослого общения. Интереса хоть к чему-нибудь, помимо нас двоих.
– Прошу прощения, но как на ваш взгляд… Тоби нравится… секс? – Этот вопрос оказалось непросто выдавить из себя.
Калеб даже вздрогнул, изумленный и озадаченный.
– Ясно, – сказал Генри, – значит, дело во мне.
– Да нет, я не хотел… – пробормотал Калеб. – Вы просто… застали меня врасплох такой откровенностью.
Но Генри подметил на его лице облегчение и радость. Конечно, и драматург человек – ему приятно знать, что его бывший партнер не достиг вершины блаженства с другим мужчиной. Не стоит рассказывать ему о чисто символическом акте минета на крыше пентхауса.
– Секс ему нравится, – сказал, наконец, Калеб, – но он подходил к делу слишком сознательно, словно исполнял долг. Он то ли секса боялся, то ли что я недостаточно люблю его. – На этот раз гримаса Калеба вышла еще выразительнее. – И в Бена я больше не влюблен. В моего умершего партнера. Тоби выдумал это без всякой на то причины – разве что я не любил его, а Бена любил.
– Скорбь и любовь не исключают друг друга, – кивнул Генри.
Калеб явно удивился тому, что кто-то его понимает, и это подвигло его продолжать:
– И скорбь не так уж глубока – Бен умер шесть лет тому назад. Я уже почти не горюю по нему. Но я горюю по своему горю. Вы понимаете? Особенно теперь. Я написал новую пьесу, она провалилась. Это очень больно. Так всегда. Но из-за этого я начал вспоминать Бена. Как будто мне понадобилась реальная боль, сильная боль, чтобы заглушить эту пустяковую обиду на плохие рецензии, на то, что пьесу сняли со сцены. – Он фыркнул, негодуя на самого себя. – Тоби не мог этого понять. Он решил – это значит, что я по-прежнему люблю Бена. Скорее уж, я влюблен в свою утрату. И то временно. На данный момент.
– Каким был Бен? – спросил Генри. – Он тоже имел отношение к театру?
– Нет. И это, среди прочего, очень мне нравилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108