Главное, ему нравишься ты, а Тоби во мне интересовало совсем другое.
– Не слишком-то он умен, если любит меня ради меня самой. Что он во мне нашел?
Джесси надеялась, что Калеб возразит ей, укажет на какие-то привлекательные черты, о которых она забыла. Но брат умолк, погрузился в собственные мысли – о Тоби, «Теории хаоса», Амазонке, – попробуй, догадайся.
16
Белые мысли, пустые мысли, нет мыслей – Генри смотрел на фигуру во фланелевой пижаме и пенсне, отражавшуюся в зеркале его гримерной. Оркестр начал песенку клуба «Фазан и пиво». Ему вот-вот выходить. Внутри свивался клубок змей. Какая нелепость! Он уже отыграл сегодня один раз спектакль с начала до конца, откуда же эти спазмы в желудке, почему руки заледенели?
Он прошел по коридору, похожему на внутренности подводной лодки – вдоль стен тянутся канализационные трубы – и вышел в темное пространство с высоким потолком – ни дать, ни взять, фабричное помещение – за сценой. Ассистент режиссера, не снимая наушников, подсадил Генри на нижнюю полку купе, которое сейчас выкатят на сцену, и там он встретится с Джерри, беглой женой. Ложишься, будто в гроб.
Странная, нелепая жизнь! Весь день ничего не делаешь, потом на три часа разум разогревается, как плавильная печь, а закончится это – чувствуешь себя изношенным, бесполезным, глупым. Слава Богу, завтра выходной. Сегодня нужно чем-то заняться, сходить в бар, потусоваться, что угодно.
Заработал механизм, гроб на колесиках тронулся с места, музыка переменилась. Генри слегка ущипнул себя за член – на счастье.
«Джерри» ногой распахнула занавес.
Генри высунул голову из-за плотной ткани – к слепящему свету. Он стоял неподвижно, дожидаясь, пока тьма по ту сторону света узнает его и разразится аплодисментами. После того как «Таймс» разъяснил всем, что Генри – гвоздь программы, ему стали аплодировать сразу, при первом появлении на сцене.
Он повернул голову, чтобы Джерри удобнее было наступить ему на лицо. Спектакль пошел своим чередом. Генри реагировал на ножку Джерри, касавшуюся его лица, на смех публики, на иллюзию, будто очки хрустнули прямо у него на носу, снова на публику. Все механизмы работали согласованно: разум в лад с телом, тело в лад со всем миром. Каждое движение он делал автоматически, не задумываясь. Он освободился от мыслей. Или нет: он думал без мыслей, перелетал от реплики к реплике, от жеста к жесту, от одного взрыва хохота к следующему, словно Тарзан, раскачивающийся и перелетающий с ветки на ветку. Его несли волны страха, неотличимого от радости.
Это – рай.
17
– Я не ничтожество. Я не ничтожество. Я не ничтожество. Тоби Фоглер сидел один в раздевалке во время паузы, разучивая монологи из «2Б». Скоро опять на сцену. Листок, на котором Тоби карандашом записал свои реплики, уже сильно измялся.
– Я. Не ничтожество. Я не. Ничтожество.
Сегодня на репетиции Фрэнк объяснил: эта фраза – ключ к его роли. Ему предстояло произнести ее всего один раз, но Тоби превратил эти слова в своего рода мантру, он хотел внедрить их в подсознание, чтобы ключевой фразой окрашивалось все, что скажет или сделает его персонаж.
– Не. Не. Не, – твердил он. – Ничто. Ничто. Ничто.
Близится полночь, пришлось переодеваться в третий раз, снова в матросский костюм: мешковатая блуза, свободно повязанный черный платок, брюки-клеш. На голове белая бескозырка, на ногах – белые носки и красные резиновые шлепанцы. Со сцены доносились судорожные ритмы хип-хопа – шел танец Рауля. После Рауля выступать ему. Пора.
Тоби встал, руки похолодели, в животе зашуршали льдинки. Нелепо испытывать страх перед сценой в подобном заведении, но так уж он устроен. Тоби потряс руками, словно отряхиваясь от тревоги.
За кулисами зеркала не было. Собственно и закулисного пространства как такового в «Гейети» не имелось – кладовка не больше стенного шкафа. По узкому коридору – повсюду окурки – Тоби прошел в тот угол у занавеса, где, с трудом укрываясь от взглядов публики, пристроился на стуле толстый, как сумоист, конферансье по прозвищу «Дырка».
Рауль закончил свой номер под жидкие аплодисменты. Руки у зрителей заняты.
Тоби передал Дырке диск с записью: в «Гейети» он музыку не оставлял, а то Дырка потеряет. Прошел Рауль, комбинезон и узкие трусики в руках, нагота смущала его не больше, чем коня.
– Они твои, мальчик. Выставка мопсов.
Дырка взялся за микрофон.
– Здорово было? Да. Гордость – лучшая форма любви, – бархатистый, ленивый голос обволакивал аудиторию. – А с таким орудием Рауль может любить еще лучше – и глубже. А теперь, чтобы получить настоящее удовольствие, совершим сентиментальное путешествие с нашим матросиком. Бад!
Полилась музыка «Сентиментального путешествия», прославленного хита 40-х годов. Эта песня, так заметно отличавшаяся от предыдущих, неизменно привлекала внимание публики. В зале, где и так по большей части молчали, сгущалась тишина.
Тоби легкой походкой вышел на сцену, под яркий свет. Он не смотрел на мужчин, однако чувствовал на себе их взгляды. Ему казалось, что в зале каждый держит лазерную указку, и его тело покрывается оспинками световых пятен.
Он превратился в молодого пьяного матроса, по уши в пиве и тестостероне, один в большом городе. Он улыбался, поворачивался то вправо, то влево, виляя задницей. Переминался с ноги на ногу – срочно нужно освободить мочевой пузырь. Повернувшись спиной к зрителям, он расстегнул ширинку со множеством пуговиц, приподнялся на цыпочки, притворяясь, будто пустил струю.
Прежде Тоби исполнял этот номер под «Пой, Пой, Пой». Ему нравилась энергичная музыка, но в таком темпе его хватало только на одно выступление за ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108