– Надеюсь, вы плохо спали, – сказал он.
Корелли смиренно улыбнулся:
– Мне почему-то снились звери из бакелита. Вроде дельфинов с острыми краями, и они всё время прыгали. Постоянно просыпался. И еще ваша кошка меня укусила. – Он вытянул пораненный палец, и доктор осмотрел его.
– Распух сильно, – сказал он, – и может начаться заражение крови. У лесных куниц скверный укус. На вашем месте я бы показался врачу. – С этим он отправился по своим делам, а капитан остался глупо повторять: «Лесная куница?» Он понял, что Пелагия всего лишь немного подшутила над ним, но, как ни странно, от этого почувствовал себя униженным и очень доверчивым.
Пелагия, выйдя из дому, увидела, что узурпатор ее постели подбрасывает в воздух Лемони и ловит ее под руки. Ребенок вскрикивал и смеялся: оказалось, так у них проходит урок итальянского языка.
– Bella fanciulla! – говорил капитан и ждал, чтобы Лемони повторила.
– Бла фаншла! – хихикала та, и капитан подбрасывал ее, восклицая: – Нет, нет! Bella fanciulla! – Нежно протягивая двойной «л», он опускал Лемони и, приподняв бровь, ожидал ее следующей попытки.
– Бла фаншла! – победно повторяла та и снова уносилась к небу.
Пелагия улыбалась, глядя на них, и Лемони заметила ее. Капитан проследил за взглядом девочки и, слегка смутившись, выпрямился.
– Buon giorno, кирья Пелагия. Похоже, мой водитель запаздывает.
– Что это значит, что он сказал? – спрашивала Лемони, чья вера во всезнание взрослых была такова, что она была уверена – Пелагия сможет объяснить ей. Пелагия погладил ее по щеке, убрала с глаз прядки волос и сказала:
– Это значит – «хорошенькая киска», корициму. Ну, теперь иди, наверняка по тебе уже кто-то скучает.
Девочка поскакала со двора, как делала обычно – причудливо и сумасбродно, – размахивая руками и распевая:
– Бла, бла, бла! Бла, бла, бла!
Корелли подошел к Пелагии.
– Зачем вы отослали ее? Нам было так весело.
– Это братание, – ответила Пелагия, – непристойно даже для ребенка.
Корелли помрачнел и поковырял пыль носком ботинка. Взглянул на небо, опустил голову и вздохнул. Не глядя на Пелагию, он искренне проговорил:
– Такое время, синьорина, – война, и всем хочется находить маленькие невинные удовольствия в чем только можно.
Пелагия увидела на его лице усталую покорность, и ей стало стыдно. Повисла пауза: оба думали о том, что не стоило так поступать. Потом капитан произнес:
– Я хотел бы, чтобы когда-нибудь у меня была такая же хорошенькая киска – моя собственная. – И, не дожидаясь ответа, направился туда, откуда должен был появиться Карло.
Пелагия проводила его взглядом, думая о своем. В том, что он отступил, чувствовалось какое-то горькое одиночество. Потом вошла в дом, взяла два тома «Домашнего доктора», раскрыла на столе и без всякой задней мысли стала читать статьи о размножении, венерических заболеваниях, родах и мошонке. Затем принялась наугад открывать и читать про каскариллу, обложенный язык, анус и его заболевания, про появление повышенной тревожности.
Боясь, что скоро вернется из кофейни отец, Пелагия, наконец, поставила книги на полку и начала выдумывать повод, чтобы отложить неизбежный поход к колодцу. Нарезала лук, еще не зная, в какое блюдо добавит его: лишь бы отец увидел, что она не бездельничала, – затем вышла во двор расчесать забытого козленка. Обнаружив двух клещей и небольшую припухлость под свисающей на ляжке кожей, она задумалась, стоит или нет тревожиться по этому поводу, – а потом в голову полезли мысли о капитане. В этих грезах ее и застал Мандрас.
Он, ругаясь на чем свет стоит, выбрался из постели совершенно здоровый в день вторжения. Словно приход итальянцев оказался чем-то настолько важным, настолько весомым, что вволю наслаждаться своим недугом превратилось в непозволительную роскошь. Доктор сделал вид, что его это не удивило, но Дросула и Пелагия согласились, что в таком виртуозном выздоровлении есть нечто подозрительное. Мандрас отправился к морю и поплавал со своими дельфинами, как будто вовсе никуда не уходил, вернулся освеженным: на взъерошенных волосах высыхала соленая вода, на лице играла улыбка, на теле – ни одной сведенной судорогой мышцы, – взбежал на холм и преподнес Пелагии кефаль. Потеребил Кискису за уши, быстренько покачался на оливе и показался Пелагии еще ненормальнее в своем новом здравом рассудке, чем когда был поистине безумен. Теперь при каждой встрече она чувствовала себя виноватой, и ей было очень неуютно.
Она вздрогнула, когда Мандрас похлопал ее по плечу, и, несмотря на ее усилие изобразить сияющую улыбку, от него не ускользнула промелькнувшая у нее во взгляде тревога. Сейчас он решил не обращать на это внимания – припомнит потом.
– Привет, – сказал он. – Отец дома? У меня еще осталась нездоровая кожа на руке.
Радуясь, что можно отвлечься на что-то конкретное, Пелагия предложила:
– Давай я посмотрю.
А он весело ответил:
– Я надеялся увидеться с шарманщиком, а не с обезьянкой.
Мандрас слышал это выражение на фронте, оно ему понравилось, и он долго ждал возможности блеснуть им. Шутка поразила его своим остроумием, а он полагал: то, что остроумно, должно быть и привлекательным. Ему ничего так сильно не хотелось, как суметь снова внушить Пелагии то чувство, которое, боялся он, уже исчезло.
Но глаза Пелагии полыхнули огнем, и у Мандраса упало сердце.
– Я не это хотел сказать, – проговорил он. – Это была шутка.
Молодые люди посмотрели друг на друга, как бы отдавая дань прошлому, и Мандрас сказал:
– Я собираюсь уйти к партизанам.
– Ох! – выдохнула она.
Он пожал плечами:
– Выбора у меня нет. Ухожу завтра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173