О да, все кругом опасливо н
внимательно молчало, н только когда я смотрел на что-нибудь,
это "что-нибудь, спохватившись, принималось деланно двигаться
или шелестеть или жужжать, словно не замечая меня. "Равнодушная
природа" - какой вздор1 Сплошное чурание, вот это вернее.
Жалко же. Такая была дорогая. И, держась снутри за тебя,
за пуговку, наш ребенок за тобой последовал. Но, мой бедный
господин, не делают женщине брюха, когда у нее горловая
чахотка. Невольный перевод с французского на адский. Умерла ты
на шестом своем месяце и унесла остальные, как бы не погасив
полностью долга. А как мне хотелось, сообщил красноносый вдовец
стенам, иметь от нее ребеночка. Etes vous tout а fait certain,
docteur, que la science ne connaоt pas de ces cas exceptionnels
oщ l'enfant naоt dans la tombe? (Вы совершенно уверены, доктор,
что наука не знает таких исключительных случаев, когда ребенок
рождается в могиле ? (Франц. ) ) И сон, который я видел: будто
этот чесночный доктор (он же не то Фальтер, не то Александр
Васильевич) необыкновенно охотно отвечал, что да, как же, это
бывает, и таких (то есть посмертно рожденных) зовут трупсиками.
Ты-то мне еще ни разу с тех пор не приснилась. Цензура,
что ли, не пропускает, или сама уклоняешься от этих тюремных со
мной свиданий. Первое время я суеверно, унизительно, подлый
невежда, боялся тех мелких Тресков, которые всегда издает
комната по ночам, но которые теперь страшной вспышкой
отражались во мне, ускоряя бег кудахтающего низкокрылого
сердца. Но еще хуже были ночные ожидания, когда я лежал и
старался не думать, что ты вдруг можешь мне ответить стуком,
если об этом подумаю, но это значило только усложнять скобки,
фигурные после простых (думал о том, что стараюсь не думать), и
страх в середине рос да рос. Ах, как был ужасен этот сухонький
стук ноготка внутри столешницы, и как не похож, конечно, на
интонацию твоей души, твоей жизни. Вульгарный дух с повадками
дятла, или бесплотный шалун, призрак-пошляк, который пользуется
моим голым горем. Днем же, напротив, я был смел, я вызывал тебя
на любое проявление отзывчивости, пока сидел на камушках пляжа,
где когда-то вытягивались твои золотые ноги,- и как тогда
волна прибегала, запыхавшись, но, так как ей нечего было
сообщить, рассыпалась в извинениях. Камни, как кукушкины яйца.
кусок черепицы в виде пистолетной обоймы, осколок топазового
стекла, что-то вроде мочального хвоста, совершенно сухое, мои
слезы, микроскопическая бусинка, коробочка из-под папирос, с
желтобородым матросом в середине спасательного круга, камень,
похожий на ступню помпеянца, чья-то косточка или шпатель,
жестянка из-под керосина, осколок стекла гранатового, ореховая
скорлупа, безотносительная ржавка, фарфоровый иверень,- и
где-то ведь непременно должны были быть остальные,
дополнительные к нему части, в я воображал вечную муку,
каторжное задание, которое служило бы лучшим наказанием таким,
как я, при жизни слишком далеко забегавшим мыслью, а именно:
найти и собрать все эти части, чтобы составить опять тот
соусник, ту супницу,- горбатые блуждания по дико туманным
побережьям, а ведь если страшно повезет, то можно в первое же,
а не триллионное утро целиком восстановить посудину - и вот
он, этот наимучительнейший вопрос везения, лотерейного
счастья,- того самого билета, без которого, может быть, не
дается благополучия в вечности.
В эти ранние весенние дни узенькая полоса гальки проста и
пуста, но по набережной надо мной проходили гуляющие, и
кто-нибудь, я думаю, говорил, глядя на мои лопатки: вот
художник Синеусов, на днях потерявший жену. И, вероятно, я бы
так просидел вечно, ковыряя сухой морской брак, глядя на
спотыкавшуюся пену, на фальшивую нежность длинных серийных
облачков вдоль горизонта и на темно-лиловые тепловые подточины
в студеной сине-зелени моря, если бы действительно кто-то с
панели меня не узнал.
Но (путаясь в рваных шелках слога) возвращаюсь к Фальтеру.
Как ты теперь вспомнила, мы однажды отправились туда, ползя в
этот жарчайший день как два муравья по ленте цветочной корзины,
потому что мне было любопытно взглянуть на бывшего моего
репетитора, уроки которого сводились к остроумной полемике с
Краевичем, а сам был упругий и опрятный, с большим белым носом
и лаковым пробором; по этой прямой дорожке он потом и пошел к
коммерческому счастью, а отец его, Илья Фальтер, был всего лишь
старшим поваром у Менара, повар ваш Илья на боку. Ангел мой,
ангел мой, может быть, и все наше земное ныне кажется тебе
каламбуром, вроде "ветчины и вечности" (помнишь?), а настоящий
смысл сущего, этой пронзительной фразы, очищенной от странных,
сонных, маскарадных толкований, теперь звучит так чисто и
сладко, что тебе, ангел, смешно, как это мы могли сон принимать
всерьез (мы-то, впрочем, с тобой догадывались, почему все
рассыпается от прикосновения исподтишка: слова, житейские
правила, системы, личности,-так что, знаешь, я думаю, что
смех-это какая-то потерянная в мире случайная обезьянка
истины).
И вот я увидел его опять после двадцатилетнего, что ли,
перерыва, и оказалось, что я правильно делал, когда,
приближаясь к гостинице, трактовал все ее классические
прикрасы,- кедр, эвкалипт, банан, терракотовый теннис,
автомобильный загон за газоном,- как церемониал счастливой
судьбы, как символ тех поправок, которых требует теперь Прошлый
образ Фальтера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22