Через месяц неожиданно приехал аббат. Он привез с собой три зимние груши и окаменелую змею, обнаруженную в карьере, что находился между поместьем графа и домом Пейджей. Оже дал по груше каждому ребенку, а Клоду преподнес особый дар – окаменевшее животное. Когда аббат узнал, что после той ужасной ночи мальчик так ничего и не нарисовал, граф использовал другое средство, обладающее гораздо более сильным действием, – похвалу. Взяв тетрадку, он стал водить очками по наброскам, приговаривая:
– Хм, превосходно1 Ты определенно талантлив. Как изящно ты изобразил волосы, торчащие из носа твоей сестры. Только знаешь, пожалуй, ты ей слишком льстишь! А разве твоя мама так горбится? Наверняка так оно и есть. Знаешь, я раньше этого не замечал, а вот теперь вижу. Неужели у меня такой глупый вид? Да, возможно, ты и прав.
Клод ничего не ответил. Только потер свою перевязанную руку.
– Чешется? Если да, то можно воспользоваться теркой. Иди сюда, я тебе покажу. А потом ты мне что-нибудь нарисуешь.
Клод отказался.
– Перестань жалеть себя и рисуй! – Из кармана аббата показался сахар, и вот уже мальчик стоял рядом с ним, плененный его красноречием, добродушием и, разумеется, сахаром. Но брать карандаш в руки Пейдж-младший отказался.
– Знаешь, Клод, существует мнение, что по рукам человека можно рассказать о его судьбе. Это полная ерунда. Возьми, к примеру, старого Антуана, лучшего часовщика долины. Ты видел его жалкие конечности? Но даже такими культями он может соединять между собой мельчайшие детали часов! А слышал ли ты когда-нибудь о миниатюристе из Женевы, который рисует, зажав кисть гнилыми зубами? Раньше он пробовал рисовать, воткнув кисточку в нос! А Дюрер? Знаешь, его «Руки молящегося апостола» чуть не сделали меня верующим. Так вот, у художника были отвратительные бородавки.
Подобные сравнения не произвели на Клода должного впечатления, зато он оценил внимание аббата. После еще нескольких аргументов мальчик сдался.
– Что я должен нарисовать для вас? – спросил он, добавив к обращению парочку титулов.
– Не для меня, Клод. Ты должен рисовать для себя. Нарисуй руку. Свою руку.
Десять минут спустя изуродованная рука мальчика изобразила саму себя. Момент был очень важным, хотя его и не запомнили. Как начинающий писатель, который пишет о писателях, или певец, поющий о певцах, Клод осознал природу и источник своего таланта в этом неприятном, но неизбежном упражнении. Аббат понял, что может уходить, и, задав мадам Пейдж несколько вопросов о грибах, покинул дом. Клод проводил его до «Рыжего пса», где собирался утешиться вниманием толпы.
– Помни, Клод, мы увидимся в день собрания! – сказал аббат, перед тем как мальчик скрылся в дверях таверны.
В течение всей зимы, когда большую дорогу заваливало снегом, население Турне курсировало только в двух направлениях – к таверне «Рыжий пес», которая славилась на всю округу дурным вином, и от нее – домой. Помещение не проветривалось с тех самых пор, когда поднялась Бешеная Вдова, и воздух смердел от множества винных бутылок и немытых завсегдатаев.
Рука Клода привлекла всеобщее внимание. Он показывал обрубок всем желающим. Завсегдатаи жалели мальчика? Нет, не жалели. А разве Клода стоило жалеть? Нет, не стоило. Многие переживали, что больше не смогут стать свидетелями забавного зрелища, а некоторые удивлялись тому, что «король» изменился. Остальные с горечью вспоминали, как хирург приходил к ним.
– Ага, значится, хирург наложил свои руки на твои, н-да? – сказал Гастон, владелец таверны. – Знаешь ли, тебе еще повезло. Посмотри-ка, что он сделал со мной!
Он поднял больную ногу, чтобы показать большой шрам, оставшийся от удаленной костной мозоли. Демонстрация продолжилась. У пекаря Роша не было уха (раньше-то оно было, да только странной формы). Хирург укоротил Голэ ногу, вырезая безобидный фурункул. В каждом случае Стэмфли говорил, что долг – многие кальвинисты питали слабость к данному качеству – заставил его приехать из Женевы. Гастон знал об этом лучше всего:
– Он говорит, что делает важную работу. Ага, так и сказал. На самом деле он просто кромсает нас, отрезает по кусочку!
Тереза, женщина, что кухарничала в «Рыжем псе» и иногда делила с Гастоном постель, взяла большой нож с деревянной ручкой, повернулась к Клоду и, сказав: «Надо было тебе идти ко мне, мой мальчик!», отрезала толстый кусок хлеба. Это вызвало взрыв хохота.
– Мужики, за такое цареубийство надо отомстить! – Гастон имел в виду «королевскую» родинку. – Сделаем с ним то же самое, что он сделал с нами!
Впрочем, шуточки скоро иссякли. Один пастух рассказал, что его сын умер под ножом хирурга. Стэмфли должен был удалить ему камень из почки. Завсегдатаи опустили глаза в стол, рассматривая пивные кружки и стаканы. Клод снова почувствовал себя жалким и несчастным.
Тем не менее скоро он забыл о своем горе. Когда Клод почти выздоровел, слуга аббата, еле передвигающий ноги, принес мальчику подарок. Сестры завидовали Клоду еще до того, как он развязал веревку, а увидев, что внутри, просто позеленели от зависти. В коробке лежали две дести кальки, особая бумага для рисования, тушь, графит голубого, коричневого, черного, желтого и зеленого цветов. Но особой ценностью обладала папка для рисунков, перевязанная двумя красными ленточками. В ней лежали карандаши и тетрадь. Мальчику, привыкшему рисовать на клочках грубой бумаги чернилами, изготовленными из каминной сажи, подарок показался сундуком с сокровищами.
К подарку прилагалась записка, написанная четким почерком: «Помни о Дюрере». Мадам Пейдж тоже внесла свою лепту, она сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126