Моя сияющая физиономия, несмотря на бессонные часы, мои остроумные реплики изводят их. Они ничего не добьются. Только один раз я был в затруднительном положении, несмотря на все мои предосторожности. Какой-то железнодорожник, который отирался в паркинге в тот день, узнал меня как водителя Лениной машины. Я решительно это отвергаю и требую очной ставки. Но они даже не почувствовали, до какой степени я взволнован. Конец моего пребывания под стражей протекает без всяких неожиданностей. Я только огорчен, что они дошли до моего парижского издателя с этой историей. Они злорадствуют, зачитывая его показания. Он будто бы заявил, что я дал ему аванс в размере 25 тысяч франков с тем, чтобы он издал мою книгу. Какое-то недоразумение, я думаю.
В конце срока комиссар уже выходит из себя, со взмокшими висками, с изнуренным видом, он умоляет:
– Я прошу вас, мсье, скажите нам, куда вы дели тело? Укажите нам. И больше мы не будем вас утомлять. Вы сможете поспать.
Мне смешно. Они принимают меня за умственно неполноценного.
Мы отправляемся ко мне, где они производят обыск. В словаре они находят мои письма. Предусмотрительно я уничтожил отрывки из досье Матильды. Они заносят в свой протокол, что стены моей квартиры испещрены сексуальными надписями и фотографиями. Я развесил пять фотографий, на одной из которых изображена обнаженная Лена. Четыре остальных – фотографии Матильды. А надписи – это просто плакаты со свободными поэтическими выражениями, которые прикрывают ругательства, оставленные маленьким толстяком. Я отмечаю это. Они находят пришедшую в негодность дамскую бритву и запечатывают ее. Они замечают только непонятный запах в морозильнике. Ничего больше.
Меня ведут к судье. Там полно народу. Неверным шагом я пересекаю зал. Они все там. Свора. Трещат вспышки, крутятся камеры. Я снисходительно улыбаюсь. Кричу:
– Я – жертва сведения счетов. Палачи! Подонки! Фашисты! Эсэсовцы!
Это еще больше раздражает полицейских, они толкают меня и мешают говорить. Прекрасно для телевидения.
Моя встреча с Симпсоном – настоящая потеха. Симпсон – плешивый бородач, он никогда не смотрит прямо в лицо, постоянно сидит, уткнувшись носом в бумаги. Я страшу его. Он боится всех пертурбаций, которые могут возникнуть из-за моего задержания. Эта магистратская задница еще не уверена в том, что я убил Лену. Это чувствуется в каждом его взгляде. У него не хватает мужества прямо обвинить меня в убийстве. Он смотрит на запуганную секретаршу и говорит нерешительным голосом:
– Я вас обвиняю в незаконном сокрытии человека – мадмуазель Елены Сирковски. Вы можете потребовать присутствия адвоката, прежде чем отвечать на мои вопросы.
Я отказываюсь от адвоката. Неловкими движениями он перебирает свои проклятые протоколы. Ни один вопрос не является для меня неожиданным. Особенно первый:
– Можете ли вы нам рассказать, при каких обстоятельствах вы встретили мадмуазель Сирковски?
Он мне осточертел. Только ответ на вопрос занял двенадцать страниц, отпечатанных секретарем суда. Я описываю все: цвет обивки, мощность лампочек, размер лифчика у Лены, точную марку моего компьютера, температуру на улице. Я излагаю ему интимные детали, читай эротические. Симпсон вынужден четко записывать мой ответ. По истечении шести часов и пяти вопросов он отправляет меня в тюрьму.
Все ближе к тебе, Матильда.
Он надеется, что журналисты уже ушли спать. Они хотят одурачить меня, выпроводив через потайную дверь. Я ору:
– Пустите меня, банда фашистов!
Я отбиваюсь. Примчалась свора. Суд еще не видел такого бардака. Жаль только, что весь этот спектакль увидела моя мать, которая, конечно же, плакала, смотря в телевизор. Я кричу в протянутый микрофон:
– Судья Симпсон – настоящий палач, полицейские не выносят меня. Я жертва их махинаций. У них ничего нет против меня. Они просто пытаются кого-то прикрыть. Уверен, что депутата Бертье…
Чем больше я говорю, тем сильнее полицейские хотят заткнуть мне рот. Это роль моей жизни. Я парю в облаках, я – ангел в разорванной белой рубахе, плохо выбритый. Мои дорогие собратья откликнулись на призыв. Свобода слова. Даже Салина, даже Берже. Полицейские оттеснены. Только после хорошей потасовки с моими друзьями-фотографами им удалось втолкнуть меня в фургон.
Первая ночь в тюрьме. Кровать жесткая, матрацы пахнут плесенью, серые жесткие простыни. Вторая ночь. Уже не так тяжело, я даже дремлю. Третья ночь. Привыкаю к простыням. Они меня засунули в камеру-одиночку. Меня забавляют речи многочисленных адвокатов, любезно предлагающих обеспечить мою защиту. Я отклоняю их предложения. Даже Куртеманш нанес мне визит. Называет меня «милым другом». Заманив Куртеманша обещанием выбрать только его, мне удается через его посредничество развязать в прессе сильнейшую кампанию против Бертье. Депутат вынужден был публично признать свою связь с Леной.
Думается, только для того, чтобы меня развлечь, Симпсон направил ко мне своих посланников. В понедельник утром ко мне явился с визитом психоаналитик. Отставной жандарм, к вечеру он ушел с распухшими мозгами. Спустя две недели с наслаждением читаю его рапорт:
– Обвиняемый – молодой брюнет, 34 лет отроду. Вес 79 килограммов, рост 1,84 м. Состояние здоровья удовлетворительное. При первом контакте вел себя скованно, заявив, что не собирается рассказывать о своей жизни неизвестно кому. Я отметил у него нервный тик, постоянную привычку грызть ногти и нервное поглаживание волос. В дальнейшем он изъяснялся легко, используя богатый набор слов, иногда граничащих с грубостью. С самого начала я заметил, что у него проблемы с идентификацией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48