И тут заржал сам Глеб. Именно заржал.
Со мной истерика: «Травушкин… Муравушкин… Лошадушкин… Кобылкин…» Ой, не могу! Лошадиная голова. Лошадиная фамилия. Лошадиный смех.
Наконец мы успокоились.
– Вы куда шли? – спросил Глеб. Мы с Дима-ном переглянулись. Шли рассчитаться с гадом, и вдруг на тебе – смех до коликов.
– Глеб, – сказал я, – ты помнишь того, в курточке, возле «Мустанга»?
– Хозяина?
– Ну да, краснолицый такой…
– Конечно, помню.
– Он фашист, – сказал Диман.
– Как? – растерялся Глеб.
– Самый настоящий. Об этом уже все знают.
– Кто сказал?
Мне не хотелось сразу все выкладывать, и я ответил коротко:
– Вот сказали.
– О бэ эс? – проговорил Глеб и улыбнулся.
– Не понял, – сказал я. – Ты про кого?
– По буквам: одна бабка сказала. Теперь пол? На этот раз шуточка мне не понравилась.
– Можешь не верить, но он фашист.
Глеб остановился.
– Расскажи, – потребовал он.
И я рассказал обо всем: о допросе, о партизанах, о встрече возле колокольни, о милиции, о Виталькином отце, который все уладил.
Потом я спросил Глеба:
– У тебя время есть?
– Вагон и маленькая тележка, – ответил Глеб. – А что?
Тогда я рассказал ему о нашем плане.
– Дураки! – разволновался Глеб. – Вы что, зла ему желаете?
– Желаем! – с вызовом сказал Диман.
– Я про дядю Васю, – пояснил Глеб. – Историю замяли, а вы опять?
– При чем здесь дядя Вася? – удивился Диман.
– Мы ж будем бросать, а не он, – поддержал я.
– При том… Мозгами нужно шевелить. Какой шум поднимется, понимаете? Вашему дяде Васе тогда не поздоровится.
Я понимал, что есть в словах Глеба что-то справедливое. Но так не хотелось отступать!
А тут еще Диман пошевелил плечами:
– Без тебя справимся. Топай отсюда, пока не наломали.
– Да что вы, ребята? – грустно усмехнулся Глеб. – Хуже ведь будет.
– Отваливай, – сказал я. – А то не досчитаешься своих лошадиных зубов.
– Не ходите, ребята. – Он схватил меня за руку. – Я вас не пущу.
– А ну-ка! – Я толкнул его изо всех сил в плечо, а Диман успел подставить ногу.
Глеб загремел. Поднявшись, он отряхнулся и сказал:
– Все равно, ребята, не надо, не ходите.
– Еще хочешь? – спросил Диман.
– Нам не жалко, можем добавить, – сказал я.
Мы повернулись и пошли.
– Я вам помешаю, лучше не ходите! – закричал он нам вслед.
Мы молча показали ему по кулаку.
…Нам повезло. Вишневый «Мустанг» стоял у гостиницы. Мы зашли в дом напротив, поднялись на третий этаж.
В карманах у нас было по два камня. Мы думали кинуть по одному, потому что после первых наших бросков нужно будет скорее сматываться. Но все же у каждого было два камня. На всякий случай, мало ли что?
Автомобиль Кернера сиял, как и в тот раз. Отсюда, с третьего этажа, он казался еще более вытянутым, устремленным. «Мустанг»!.. Я представил, как несется настоящий мустанг но равнине, гордый и свободный, словно ветер. А этого «Мустанга» оседлали. Да еще кто! Какой-то негодяй.
«Ничего, он у нас попляшет, фашистина! Он у нас попрыгает». Я сунул руку в карман, сжал камень.
Только что так долго не появляется этот Кернер? Не мешало бы ему поскорее рвануть из нашего города, пока еще кого не встретил. Что он сейчас делает в гостинице? Жрет, что ли, перед дорогой? Или шмотки свои собирает?
Мы с Диманом вглядывались в каждого, кто выходил из стеклянной двери. Нет, все не он. Опять не он…
– Смотри, – дернул меня за руку Диман. Я взглянул на левый угол гостиницы, куда показывал Диман, и увидел Витальку. Он делал шагов десять то в одну сторону, то в другую. Прохаживался. А сам нет-нет да и посматривал на вишневый автомобиль и на дом, в котором мы расположились.
– Интересуется, – проговорил я.
– А с нами-то не захотел. Конечно, так спокойнее: посмотрел и ушел.
– Пусть смотрит, нам не жалко.
Лишь потом я узнал от Верки, что Виталька наболтал все Тане и звал ее тоже пойти к гостинице. Но говорил он очень сбивчиво, торопился, чуть не за руку тянул. И Таня поняла только одно: что я и Диман собираемся «пощекотать камнями» гоночную машину. Таня покачала головой. «Как я в нем ошиблась, – сказала она, – еще милиции но хватает». «Ничего, – успокаивал ее Виталька, – убегут. Они не дураки. Ну, идем?» Но Таня идти отказалась.
А мы все вглядывались в стеклянную гостиничную дверь. Ну когда же, наконец, выйдет Кернер?
– Ты не высовывайся, – сказал Диман. – Может, он нас видит из своего номера.
– Чудик! Он-то откуда знает, что мы его ждем?
– Ну все равно, – неуверенно проговорил Диман, – не высовывайся.
Меня взяла досада: и так стоишь нервничаешь, да тут еще Диман ерунду начинает говорить.
А Диману, видно, скучно стало ждать. Он спросил:
– Эдька, а ты с Таней уже не ходишь?
– Тебе-то какое дело? – совсем рассердился я. Неужели он не понимает, что об этом нельзя говорить просто так, с кем попало. Я мог бы сказать это лишь другу. Настоящему, преданному другу, с которым можно поделиться любой тайной. Да и то не знаю, сказал бы. Нет, Диман ничего не понял.
Он посмотрел на меня и удивленно сказал:
– Ты что заводишься? Я смотрю, она все с Виталькой ходит, вот и спросил.
– Ну и что?
– Ничего. Как узнала, что у него отец прокурор, так и сразу с Виталькой.
– Дурак ты, Диман. – Я даже плюнул со злости.
– Ты полегче, – сказал Диман, – а те сейчас слетишь с лестницы.
Я промолчал. Не хватало нам только драки между собой.
Диман тоже молчал.
Я смотрел-смотрел в окно и вдруг сказал Диману:
– Около мигинк тсирутни ацинитсог. – Диман вылупил на меня глаза.
– Это по-японски, – пояснил я.
– Что-что?
– Тсирутни ацинитсог.
– Около чего, говорить?
– Около мигинк.
– Ты что, больной? – спросил Диман.
– Нет, – сказал я и засмеялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51