«Иногда, – задумчиво добавлял он, – удачный выстрел – скорей утешение, чем последнее наказание: Карлос Видер видел мир, как с вершины вулкана, сеньор, он видел всех вас и себя самого будто издалека, и все мы, простите за откровенность, казались ему жалкими букашками; он был таким; для него Природа не была пассивной, напротив – она двигалась, охаживала нас кнутом, воспитывала, а мы, несчастные глупцы, называем это злой судьбой или невезением…»
В конце концов отважный пессимист-судья включил его в список обвиняемых по делу, которое так и не сдвинется с мертвой точки. Разумеется, сам Видер так и не появился. Другой судья, на этот раз в Консепсьоне, назвал его главным подозреваемым по делу об убийстве Анхелики Гармендия, а также об исчезновении ее сестры и тетки. Служанка сестер Гармендия Амалия Малуэнда из племени индейцев мапуче возникла как неожиданный свидетель, и в течение недели журналисты разрабатывали ее, как золотоносную жилу. Прошедшие годы заставили Амалию забыть испанский язык. Все ее выступления пестрели оборотами на языке мапуче, и два молодых католических священника, служившие ее телохранителями и не оставлявшие ее ни на минуту, старательно переводили высказывания бывшей служанки. В ее воспоминаниях ночь преступления превратилась в длинную цепь убийств и издевательств. Ее история сплетена из героических стихов (эпоса), циклически повторяющихся, и те, кто в удивлении слушал ее, понимали, что отчасти это история гражданки Амалии Малуэнда, бывшей служанки семьи Гармендия, но отчасти это история Чили. История террора. История страха. Когда она говорит о Видере, лейтенант словно превращается в нескольких разных людей: наглый самозванец, влюбленный, воин, дьявол. Говоря о сестрах Гармендия, она сравнивает их с воздухом, травами и цветами, с беззащитными щенятами. Вспоминая роковую ночь преступления, она говорит, что услышала испанскую музыку. А когда ее просят уточнить, что означает «испанская музыка», она отвечает: «Голая ярость, сеньор, голая никчемность».
Ни один из судов так ни к чему и не пришел. В стране было слишком много проблем, чтобы пристально заниматься все более туманной фигурой одного из множества серийных убийц, сгинувшего много лет тому назад.
Чили забудет его имя.
8
Как раз в это время на сцене появляется Абель Ромеро, и вновь возникаю я. Чили забыла и про нас.
Ромеро был одним из самых знаменитых полицейских эпохи Альенде. Сейчас ему за пятьдесят, это невысокий, смуглый, страшно худой человечек с черными зализанными с помощью фиксатора или бриллиантина волосами. Своей славой, своей маленькой легендой он обязан двум криминальным историям, некогда потрясшим, как принято выражаться, читателей черной чилийской хроники. Первая – это убийство (мозаика, говорил Ромеро) в Вальпараисо, в одной из комнат пансиона на улице Угальде. Жертву нашли с простреленным лбом, а дверь комнаты была закрыта изнутри на щеколду и приперта стулом. Окна тоже были заперты изнутри, к тому же любого, кто попытался бы выскользнуть через них, неизбежно увидели бы прохожие. Орудие убийства валялось рядом с телом, так что поначалу приговор был категоричным: самоубийство. Но первые же три экспертизы показали, что жертва не сделала ни одного выстрела. Погибшего звали Писарро, у него не было врагов, он вел спокойную, размеренную, одинокую жизнь, нигде не работал и не имел источника доходов, хотя позже выяснилось, что его родители, вполне обеспеченные супруги-южане, посылали ему ежемесячное содержание. Этот случай возбудил любопытство газетчиков: как удалось убийце ускользнуть из комнаты жертвы? Закрыть задвижку снаружи было практически невозможно – это проверили и на дверях других комнат пансиона. Закрыть снаружи задвижку и вдобавок подпереть дверь стулом – немыслимо. Занялись изучением окон. В одном из десяти случаев, если их захлопывали снаружи, шпингалет защелкивался. Но чтобы дальше выбраться на улицу, нужно было быть эквилибристом, к тому же убийство произошло в тот час, когда улица была полна прохожих, и любой из них, подняв голову, мгновенно обнаружил бы преступника. В конце концов, за неимением других версий, полиция решила, что убийца выбрался через окно, и национальная пресса окрестила его эквилибристом. И вот тогда-то из Сантьяго и прислали Ромеро, и он за двадцать четыре часа раскрыл преступление (плюс еще восемь часов на допрос, в котором он не участвовал, после чего убийца подписал признание, не слишком отличавшееся от версии, предложенной следователем). Как рассказал мне Ромеро, события развивались следующим образом: у жертвы, Писарро, были какие-то дела с сыном хозяйки пансиона, неким Энрике Мартинесом Корралесом, он же Энрикито, он же Анри, завсегдатаем ипподрома в Винья-дель-Мар, где, по словам Ромеро, вечно собирался народец с дурной репутацией, с черной судьбой, как писал Виктор Гюго, чей роман «Отверженные» – единственная универсальная жемчужина мировой литературы», как признавал Ромеро, прочитавший его в юности, но, к сожалению, с годами совершенно его забывший. В памяти сохранилось только самоубийство Жавера (позже я еще вернусь к «Отверженным»). Судя по всему, Энрикито погряз в долгах и каким-то образом втянул в свои делишки Писарро. Некоторое время, пока злой рок преследовал Энрикито, приятели вместе пускались в авантюры, финансируемые ничего не подозревавшими родителями жертвы. Но в конце концов дела сына хозяйки пансиона пошли на лад, и он дал Писарро от ворот поворот. Этот считает, что его надули. Они ссорятся, обмениваются угрозами, в полдень Энрикито заходит в комнату Писарро, вооружившись пистолетом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43