Сейчас большинство каналов в Токио – просто канализационные стоки, но один из немногих, что все еще может называться каналом, – за этим рестораном. Чистая вода. Именно то, что нужно, когда живешь в плавучем доме. Я думал о канализации, когда мы сидели в кофейне, и именно поэтому мы туда пошли, потом я подумал о чистой воде, когда мы смотрели на чистый силуэт Фудзи-сан на закате, и именно поэтому мы и пошли к заливу. Но у нас был длинный день, и, кажется, пора идти. Ну так как?
Квин вынул деньги.
Невозможно, сказал переводчик. Не возьму, даже и не думайте. В конце концов, я почти ничего для вас не сделал. И позвольте поблагодарить вас за суси, саке и Моцарта. Это был очень приятный день.
Уезжая, он помахал Квину с заднего сиденья такси; Квин был изумлен легкостью, с которой переводчик раздобыл информацию. Но, конечно, Квин не подозревал, что провел день в обществе бывшего капрала, того самого, что некогда служил шофером у великого шпиона и двойного агента времен прежней Империи и овладел десятью тысячами тайных приемов, пока возил в Кемпейтай своего хозяина, внушавшего ужас маленького барона со стеклянным, никогда не закрывавшимся глазом, возил по опасным улицам Мукдена и извилистым переулкам Шанхая, по путям загадочных заговоров и афер Токио, которые исчезли вместе с войной.
* * *
Обычно Большой Гоби смотрел телевизор и ходил туда-сюда по квартире. Если он видел на экране засорившуюся раковину, то шел в кухню, чтобы проверить, работает ли их собственная. Если на экране рекламировали средство от запора, то шел в туалет, чтобы облегчиться.
Как-то вечером Квин подошел к телевизору и выключил его. Через несколько минут Большой Гоби застонал.
Эй, Квин. Что это еще такое? Я же телевизор смотрю.
Что смотришь?
Не знаю. Что-то.
Ты же несколько дней с места не двинулся.
Разве?
Ну-ка, слушай, Гобс, трубка разладилась еще вчера. Изображения-то нет, а тебе хоть бы что. В телевизоре один шум и помехи.
Ну, тогда, наверное, именно это я и смотрю.
Плохо, Гобс. Скажи, что тебя беспокоит.
Ничего.
Ну, давай, выкладывай.
Это обязательно?
Да.
Большой Гоби сцепил руки. Он крутил пальцами, будто мыл их и вытирал.
Вот в чем дело. Я больше не могу нормально думать.
А почему?
Все перемешалось, вот в чем дело.
Почему?
Потому что все изменилось. В смысле, вся моя жизнь раньше была простая и понятная. У меня было немного, но что-то было, и это было чертовски важно, но теперь это ушло, в смысле, просто ушло, и все. Как это можно потерять то, что раньше было для тебя целой жизнью?
А может, нет, Гобс, может, ты не потерял это. Что это было?
Большой Гоби заново вымыл руки. Он почесал вмятину на плече.
Зачем тебе это?
Потому что я о тебе забочусь.
Я знаю, знаю, что заботишься, я знаю, что поэтому ты и хочешь знать, но какая разница, если все равно сделать ничего нельзя? Я в смысле, о некоторых вещах трудно говорить.
О каких, Гобс?
Ну, ты знаешь, о чем я, разве нет, я в смысле, ты же знаешь меня, мне не надо об этом громко объявлять.
Хорошо. Это телевизор, да?
Конечно.
Сейчас ты его смотришь меньше, чем раньше.
Меньше? Меньше? Он вообще ничего не значит, вот что он значит. Все эти годы – и вот это просто ушло, будто его никогда и не было. А ведь это была моя семья, Квин, мой дом и мои друзья, и, знаешь, все-все. Это был просто я сам, как я есть, а теперь ничего не осталось.
А вдруг это не так?
Но это так, в смысле, я знаю, что это так. Я смотрю в телевизор и ничегошеньки не чувствую. В смысле, я помню, что я раньше чувствовал, и все. Я раньше думал, что жить без него не могу, а теперь мне все равно – совсем. Это меня пугает. Как это такие вещи могут просто исчезнуть? Как это ты можешь просто их потерять – и все?
Я уверен, что это невозможно. Вместо этого случаются новые вещи. Приходит что-то новое. Что у тебя нового, Гобс?
Ты знаешь. Наверняка ты сам знаешь.
Скажи мне.
Хорошо, я скажу тебе, я скажу тебе завтра.
Нет, сейчас.
Прямо сейчас?
Да.
Так просто взять и сказать?
Так просто взять и сказать.
Хорошо, Квин. Я тебе прямо так и скажу.
Ну?
Сиськи.
Что?
Сиськи. Я не могу ни о чем думать, кроме сисек. Я смотрю в телевизор и вижу сиськи. Картинка исчезает, а я все еще вижу сиськи. Когда я пытаюсь заснуть, я думаю о сиськах – и мне не спится. Я думаю о сиськах, когда пытаюсь есть, и глупая еда не естся. В смысле, я знаю, что в той ночи для тебя не было ничего особенного, знаю, но это была особенная ночь – для меня, и мне сейчас очень плохо. Это сводит меня с ума.
Большой Гоби вымыл и вытер руки. Он утонул в кресле. Квин вспомнил о баре в Иокогаме, о том, как Большой Гоби маршировал, удаляясь от цветных огоньков музыкального автомата, за пожилой жирной шлюхой, за покрытой шрамами шлюхой-адмиралом, которая командовала флотами японских боевых кораблей во время войны и с тех пор перебывала капитаном половины грузовых судов в мире.
Слушай, сказал Квин, я знаю одно место, там, говорят, лучшие в Азии девочки. Как насчет этого?
Где?
Прямо здесь.
В Токио?
Именно.
Вроде дворца?
Вот-вот.
С принцессой?
Она будет принцессой. Можешь не сомневаться.
Когда?
Сегодня. Прямо сейчас.
Правда?
Конечно. Переодевайся, и пойдем.
Переодеваться?
Большой Гоби посмотрел на себя. На нем были только плавки.
Зачем он надел плавки? Он пытался вспомнить. Это все потому, что он был в них той ночью. Он спешил покинуть берег, на котором скучно было плавать, чтобы попасть на другой берег, с тату-салонами, с музыкой и с сиськами. Он так торопился, что даже не переоделся и в таком виде вошел в тот бар в Иокогаме.
Босой. Без рубашки. В плавках.
Со спасательным жилетом на плече.
Но пожилая жирная адмиральша, стоявшая в свете цветных огоньков, не посмеялась над ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96