Нет-нет. Энрике Ваксман Ортис, за которым я была замужем совсем недолго, не был членом какой-то конкретной партии. Я больше, чем он, занималась этой деятельностью и поддерживала отношения с Коммунистической партией США. Но только как попутчик: мне казалось, что эта догматичная партия находится под правовым, политическим и общественным давлением и уже неспособна на те действия, о которых я мечтала. Зарубежные страны – те, в которых мне надо было побывать в связи с моей работой о Галиндесе; кроме того, я была в Югославии, в Сплите, как турист: мне очень хотелось увидеть город, где сохранились нетронутыми дворец императора Диоклетиана и другие постройки того периода. Да, я встречалась с сотрудниками иностранных спецслужб. Не советских, нет, но спецслужб ГДР; я встречалась с ними в Испании, и неоднократно. И даже просила помочь мне и уточнить, действительно ли Галиндес был агентом КГБ и не может ли случиться так, что он не убит, а находится в одной из социалистических стран, где ему сделана пластическая операция. Нет, нельзя сказать, что я работала за счет правительства какой-либо страны, включая коммунистические, в смысле денег, – я работала на них в идеологическом смысле. Да, я неоднократно говорила с ними о том, какое политическое значение может иметь моя работа. Имена? Я не знаю, настоящие ли они. И они вам ничего не скажут: Бёлль и Хандке в Германии, а из советских – Трифонов, Булгаков, Гинзбург, Мельников. Но я не могла оказывать им существенных услуг, поскольку у меня нет доступа к секретным материалам.
– Можете ли вы описать внешность этих агентов?
– Я смутно их помню.
– Постарайтесь. Например, Хандке.
– Светловолосый, лицо продолговатое, волосы гладкие, насколько я помню.
– Булгаков?
– Полный, выраженный славянский тип, очень жизнерадостный – такими у нас изображают русских в фильмах.
– Они не пытались, используя собственные связи, внедрить вас на секретные объекты Соединенных Штатов? В среду руководства?
– Наверное, они решили, что я не гожусь для этого, буду полезнее среди интеллигенции.
– Я не просто так задаю этот вопрос: такой вариант очень возможен. Так рождаются идеи, а идеи правят миром.
– Да, конечно.
– Я верю в то, что каждый может разделять те идеи, которые ему нравятся. Но держать их при себе, особенно если они могут нанести ущерб безопасности моей страны. Мысль не наказуема, поступки – да.
– Вы очень терпимы.
– Это основной принцип нашей демократии, от которой вам не следовало отворачиваться. А сейчас я хочу, чтобы вы подробнее рассказали нам о том, какие цели преследовала ваша работа о Галиндесе. Против кого должен быть направлен скандал? Кого именно он должен коснуться в Соединенных Штатах и в Доминиканской Республике?
– Объект.
– Или субъект.
– Или субъект.
И на тебя наваливается усталость: тебе надоела эта игра, оставляющая ощущение, что лгать – так же бессмысленно, как и говорить правду. И ты опускаешь руки, громко, всей грудью выдыхаешь воздух, словно он тебе больше не нужен. О чем ты меня спрашиваешь? Почему? Для чего?
– Обычно научные исследования преследуют какую-то цель.
– Научное исследование как таковое. Я не очень четко представляла себе, чем оно закончится.
– Вы не представляли.
– Почему множественное число?
– Мы ведь выяснили, что заниматься научным исследованием вам помогали иностранные спецслужбы, и Норман Рэдклифф знал об этом.
– Норман ничего не знал о моих связях.
– Вы надеетесь, что я вам поверю?
– Если за нами следили, вам будет нетрудно это выяснить. Мы переписывались. Мы встречались в Нью-Йорке.
– У нас нет сведений о ваших встречах с этими агентами, но это легко выяснить. Итак, давайте вернемся к ним. Ну, скажем, к Бёллю. Опишите его.
– Бёлль был высокий, пожилой человек лет семидесяти. По-моему, раньше жил в Ирландии – и довольно продолжительное время, поскольку часто упоминал эту страну. Да, это странно. Возможно, я спровоцировала эту тему, а он стал ее развивать. Или все началось с велосипедов. Да, кажется, именно с велосипедов. Мы встретились в парке, и он приехал на велосипеде. Он показался мне очень странным для разведчика и тут же рассказал, что привык ездить на велосипеде, когда жил в Ирландии. Возможно, это и не очень подходящая тема для разговора двух заговорщиков, но что поделаешь.
Он кивает, улыбается, вид у него самый доброжелательный, и ты хочешь коснуться его рукой, но он отодвигается, и вместе с этим жестом исчезает и улыбка.
– Давайте поговорим серьезно, миссис Колберт. Вы прочитали мне целую лекцию по немецкой и советской литературам, и получается, что значительная часть этих литератур напрямую связана со спецслужбами. Я не специалист, но вы могли бы догадаться, что в данном случае Контора направит людей, способных понять ваш язык. Нет, я не читал ни одной книги перечисленных вами авторов, но знаю, что Бёлль – немецкий писатель, уже покойный, Хандке еще жив, Булгаков умер, о других я с ходу ничего сказать не могу, хотя фамилия Гинзбург мне знакома. Вы хотели посмеяться над нами?
– Я не знала, что вам сказать. Эти люди никогда не были разведчиками, и я с ними не встречалась.
Он тяжело вздыхает и встает, оттолкнув стул ногой, – ты инстинктивно прикрываешь тело руками.
– Конечно, не были. Как не было ничего, в чем я призналась в этой анкете. Это ваша настойчивость вынудила меня лгать.
Он молча направляется к двери и, задержавшись на пороге, сквозь зубы предлагает тебе подумать, успокоиться и трезво – он подчеркивает: «трезво» – оценить ситуацию. Оставшись одна, ты встаешь и начинаешь ходить по комнате, по застенку, где нет окон, взад-вперед, пока голова у тебя не идет кругом, и тогда ты цепляешься за ближайший стул, чтобы не упасть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144