– Gora espainako langileak!
Теперь они смотрят на тебя, как на сумасшедшего, который крутится во все стороны, сидя на своем ящике, и выкрикивает что-то непонятное.
– Nere herria da bakarrik ni juzga nazakeena!
Краем глаза ты видишь, что в руках у них появилась веревка, извивающаяся змеей, и ты запрокидываешь голову, чтобы разглядеть под потолком крюк, на котором тебя повесят. Но крюка нет, а веревка – вот она, в руках двух громил, пытавших тебя. И ты понимаешь:
– Вы меня не повесите! Вы меня задушите, задушите!
Кто это кричал? Неужели ты? Они подходят к тебе, и ты знаешь, что продолжаешь кричать, хотя желал, чтобы у твоего трупа был достойный вид, когда завтра он появится на первых полосах газет, и Агирре, Ирала, Абрискета, Ирухо, Монсон будут говорить о тебе, как о баскском патриоте, и твой дедушка одобрительно кивнет головой на холме Ларрабеоде. Крик твой не имеет ничего общего с тем, что ты поешь, поешь сам себе военную песню басков:
Eusko gudariak g?ra
Euskadi askatzeko
gerturik daukagu odola
bere aidez emateko.
Да, мы – баскские солдаты, мы боремся за освобождение Басконии, и ради этого мы готовы пролить свою кровь. Но сейчас речь идет не о крови – о воздухе. О вонючем, гнилостном воздухе, от которого у тебя перехватывает горло, когда они подходят к тебе вплотную, исполненные решимости покончить с этим делом как можно скорее.
– Спокойно, это будет нетрудно.
И ты хочешь возразить, или запеть, или посмотреть в зеркало – в последний раз. Но они уже набросили тебе на шею лассо, и когда ты просишь подождать и объяснить тебе, что происходит, ты видишь на их лицах растерянность. Но это не та растерянность, что застыла у тебя на лице. И ты еще успеваешь сказать сам себе: «Меня задушили».
* * *
И снова перед твоими глазами желтоватый тропический полумрак, как много лет назад, в Панаме. Вот он снова перед тобой – достаточно переступить границу ярко освещенного полукруга перед отелем «Шератон»; ты пытаешься различить море, которое должно быть за этим кварталом домов, кажущихся нежилыми. Иногда в окнах различим отблеск телеэкранов, но чаще – приглушенный свет тусклых лампочек, или постоянно мигают лампы дневного света. При таком освещении темная кожа кажется еще темнее, одежда – более поношенной, а тела, которые она скрывает, – старше; при таком освещении даже у буйной растительности кругом – потрепанный вид, у этой тропической растительности, окрашенной в потускневшие краски. Санто-Доминго. Из окна своего номера ты видишь ярко освещенный бассейн, около которого бродят бледные вялые американцы, уставшие от солнца и коктейлей; это твои соотечественники, а там, за ними, – чернота опускающейся ночи. В своем номере ты не чувствуешь ни пряного запаха местной растительности, поднимающегося над небольшими гостиницами и над роскошным садом отеля «Харагуа», где любят останавливаться американцы. «Я устроил вам встречу с нашими интеллектуалами: некоторые были знакомы с Галиндесом. Хотя потом они и пытались забыть об этом знакомстве, я им напомнил». Хосе Исраэля Куэльо раздражает настороженность, с которой эти люди отнеслись к известию о цели твоего приезда в Санто-Доминго. Он обзвонил пятерых человек, и у всех нашлись занятия получше – все отказались прийти. Смуглый и невысокий Хосе Исраэль – типичный уроженец Карибского побережья, с большими черными глазами; все его лицо, вплоть до поседевших усов, светится едкой иронией.
– Дон Габриэль, как прекрасно что я вас застал! Как ваше здоровье? Это хорошо. Я вижу, вы снова настроены по-боевому; я сразу это понял по вашей статье, направленной мы с вами знаем против кого, и тут же сказал моей жене: «Лурдес, дон Габриэль снова настроен по-боевому». У кого есть, тому прибавится. Вот и я говорю. И я очень рад. Я звоню вам, чтобы поздравить вас и чтобы сказать, что в Санто-Доминго только что приехала одна американская исследовательница. Она тут с научной целью: занимается доминиканским периодом жизни Галиндеса. Вы не знаете, о каком Галиндесе я говорю? – Хосе Исраэль прикрывает трубку рукой и подмигивает тебе и своей жене. – Вы просто забыли. Я вам сейчас напомню историю с этим баском, Галиндесом. Вы работали в суде, когда его похитили. Да, да. Именно так, дон Габриэль. Не надо так волноваться, в моих словах нет никакого двойного смысла, это вообще не в моем характере, дон Габриэль. Я просто посредник между нашей гостьей и теми, кто захочет помочь ей в ее работе. Если это невозможно, дон Габриэль, значит, невозможно. Я понимаю, что дело в памяти. Большой привет донье Консуэло. И от моей жены.
Лурдес и Хосе Исраэль обсуждают уже состоявшиеся телефонные звонки и те, что еще предстоит сделать; уверяют тебя, что люди согласятся встретиться с тобой, «и очень интересные люди», подчеркивает Куэльо, глядя в пустоту, где он видит что-то скрытое от тебя. А ты вспоминаешь, каким его описал Мануэль де Хесус Хавьер Гарсиа в книге «Мои двадцать лет в Национальном дворце рядом с Трухильо и другими доминиканскими правителями». Он рассказывает о прогремевших в начале 60-х взрывах бомб, когда по стране прокатилась волна протеста, организованная подпольным революционным движением «14 июня». Диктатор освободил некоторых организаторов взрывов и вызвал их в президентский дворец. «…Он принимал их небольшими группами, по нескольку человек, и зачитывал им нечто вроде ультиматума – или они оставляют заговорщическую деятельность, или он убьет их. Во время встречи с первой же группой заговорщиков Трухильо вышел из себя, глядя на насмешливое и вызывающее выражение лиц Хосе Исраэля Куэльо Эрнандеса, девятнадцатилетнего студента инженерно-архитектурного факультета, и Аселы Морель, талантливого молодого врача.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144