– Не смешно, Коваль. В общем, Ирку теперь зовут Фатима, живет она во дворце с павлинами и финиковыми пальмами. Недавно приезжала, фотографии показывала. У них княжество – тысяч пятьдесят населения. Главный дефицит – вода.
– А собственный слон у нее есть? – ехидно поинтересовался Радзиховский.
– Слона нет, но есть «роллс-ройс».
– Это неинтересно. Любой дурак может иметь «роллс-ройс». А вот слона… Физиономия у нее и теперь вся в веснушках?
Посовещавшись, мужская половина класса пришла к выводу, что Ирка поступила очень дальновидно, выйдя замуж за шаха. Ей с ее внешностью лучше жить в местности, где женщины носят паранджу.
– Мальчики, какие же вы нахалы! – объявила Элла, надув губки. Гордеев вспомнил, что именно так она делала и в школьные годы.
«Нет, – подумал он, – если мы и меняемся, то очень мало. Когда мы встретимся еще через двадцать лет, парни все так же будут сидеть на подоконнике, болтая ногами, обсуждая одноклассниц, а Элла так же кокетливо надует губки…»
Перед самым концом церемонии приехал Сасин.
– Надо же! – удивились бывшие однокашники. – И не побрезговал.
Он занимал какой-то весьма ответственный пост в одном из министерств. Гордеев не стал интересоваться, кем именно сейчас работает Сасин. Он его недолюбливал со школьных лет. И тут, как ни странно, вспомнил об этом.
Сасин приехал на служебной «ауди» с водителем и привез корзину белых лилий. Чуть раньше Сасина прибыли две группы телевизионщиков с разных каналов – «делать новости». Поставив у гроба корзину и расправив ленты с траурными надписями, Сасин обратился к Витиной матери, поцеловал ей руку, что-то пошептал на ухо вдове и постоял пять минут со скорбным лицом у гроба. Когда телевизионщики отсняли репортаж, Сасин простился и уехал. Бывшие одноклассники понимающе переглянулись: мол, мы-то знаем, кто такой Сасин.
На кладбище Гордеев промерз до костей. Когда присутствующие стали прощаться с покойным, он тоже подошел к гробу. Посмотрел Вите в лицо и не узнал его. Это был совсем другой человек. Вернее, то, что от него осталось… Гордеева это поразило. Витя не вписывался в его теорию о том, что никто в принципе за эти годы не изменился. Витя изменился. Можно сказать, до неузнаваемости…
После похорон мать Вити пригласила их на поминки.
Гордееву хотелось втихую слинять, но остальные его не отпустили. То есть просто схватили за руки и повели к столу.
Чинно сидел он на дальнем конце длинного стола и пил рюмку за рюмкой. Школьные друзья, и даже Элла, не отставали. Когда с прощальным словом выступили все родственники и сослуживцы Вити, очередь дошла до его бывших одноклассников. Гордеева заставили подняться и произнести речь от имени класса. На ходу он ничего не мог придумать, промямлил пару банальных общих фраз и упомянул к чему-то Витину победу на олимпиаде по моделированию. Рассказал, как он был поражен, увидев модель барка «Крузенштерн»… После этих слов мать Вити разрыдалась. Гордеев сел, стыдясь посмотреть людям в глаза, чувствуя, что сморозил глупость, растравил раны. Впрочем, уже изрядно подвыпившие однокашники так не считали. Они одобрительно покивали, а Юлик Радзиховский, разливая водку, даже сказал: «Я всегда говорил, что Юрка из нас самый умный!»
Затем были еще речи. Мать Вити громко всхлипывала. Ей принесли капли. Запахло аптекой. Окружившие ее женщины уговаривали ее успокоиться. И тут кто-то из сослуживцев Вити затянул негромко какую-то солдатскую песню. Остальные подхватили. Вышло это у них здорово и весьма кстати.
Браток, поднимем по одной
За то, чтобы вернулись мы домой,
За то, чтоб пуля миновала
И чтоб любимая ждала.
Гордеев выпил еще рюмку, чувствуя, как тепло разливается по телу и одновременно мороз подирает по коже… Такие вот взаимоисключающие ощущения.
«Ты как домой доберешься? – спросил самого себя. – А! Плевать, поймаю такси…»
Скребет на душе, когда солдаты поют на поминках погибшего друга.
Краем глаза Гордеев заметил, что Элла поднялась из-за стола и вышла из банкетного зала.
Он нашел ее у подоконника в пустом фойе. Элла стояла, повернувшись лицом к окну. Плечи ее вздрагивали.
Пока Гордеев шел к ней, в его памяти вдруг отчетливо проявился один случай, совершенно забытый, погребенный под пеплом перегоревших воспоминаний, к которым иногда стыдно и тяжело возвращаться. Иногда, вспоминая, понимаешь, что это твоя жизнь, и, какой бы она ни была, никуда от нее не деться.
Он вдруг ясно представил, как давно, в начале десятого класса, теплым, сырым осенним вечером он провожал Эллу со школьной дискотеки. Они брели мокрыми улицами, по блестящему от дождя в голубых и розовых пятнах фонарей асфальту. Гордеев держал зонт. Они обсуждали достоинства альбома «Зеппелинов» «Лестница на небеса» и всякую всячину. Шли, и каждый из них понимал, что все это не просто так – теплый, сырой осенний вечер, пятна фонарей на мокром асфальте и ничего не значащая беседа. И потом, в подъезде, Гордеев обнял Эллу и поцеловал в губы.
На следующий день – он даже вспомнил, что это было воскресенье, – Элла позвонила ему по телефону, а он не захотел подойти.
Это воспоминание ужалило, как змея. Не подошел. Струсил? Или просто не знал, что ей сказать?
Гордеев и сейчас не мог понять, почему тогда так поступил? Зачем поцеловал? И почему на следующий день ему ни в какую не хотелось говорить с ней? А в понедельник в школе он старательно избегал встречи с ней, опускал глаза и делал вид, будто не замечает ее. И тем не менее ощущал ее меняющиеся по отношению к нему эмоции – недоумение, раздражение, разочарование, равнодушие…
Он смотрел на Эллу и думал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12