«Йеспер Блом». Это оборотная сторона карманного зеркальца.
Когда мы занимались любовью, я, выворачивая шею, смотрел назад, на наши отражающиеся в зеркале ноги и гениталии. Сжавшие мой пенис (мой задравшийся на 120 градусов сентиментальный столбик страсти) половые губы походили на подкову, железное кольцо, выдавившее мой член, как трамвай выдавливает тюбик зубной пасты.
Вчера по телевидению показывали операцию по удалению жира: хирург после операции продемонстрировал удаленную жировую ткань, кольцо из пористой серо-белесой массы, размером приблизительно соответствующее тому, что сейчас образовалось в недрах моего брюха и готовится с тихим всплеском отправиться в унитазные глубины.
Ах, унитаз!
Скверно будет мне сейчас.
Мои пальцы похожи на мокнущие в кастрюле колбаски. Мои пальцы пахнут вагиной.
Королева плотских роскошеств – конечно же, куннилингус. Надины выпуклые, влажные половые губы были как птичья клетка, таящая лакомства, волосы на лобке – аккуратные, ровные, будто бородка пожилого почтенного джентльмена грюндерских времен, и все это сладость, сладость… Совокупляясь, я потерял свое «я», я растворился в толпе грубых, хищных казаков, в хаосе революции оплодотворявших в пролетках барышень в гимназических униформах; я вторгался в меланж крови и красного бархата в собольей оторочке, таящийся средь белизны слоновой кости; я видел белки закаченных в экстазе глаз московских красавиц, я видел чудовищные сизые навершия удов их варварских любовников. Разве есть что-либо дороже своего личного, персонального извращения, возможности расшевелить свою анальность, заставить ее чувственно вздрогнуть? Второе совокупление странной прихотью принесло в память Вторую мировую, и вместо бравых улан, гусар, гайдуков (мощные усатые типы в разноцветных униформах, бесстрашно наступающие сплоченными рядами, с поднятыми саблями, верхом на пышущих жаром конях), я оказался среди жующих жвачку бравых американских ребят в армированных кепи, стрелявших и ползших сквозь джунгли, в конце концов развлекшихся с кореянкой, мадам публичного дома, отправившей мой уд в лазарет («Скажите, ради бога, он в порядке? Он мне еще послужит?»). Под грохот зениток в мозгу я извергнулся вторично, все внезапно исчезло, зато пришло ощущение густой, вязкой массы, обтекающей мою мошонку: ощущение обмякшего члена в залитой влагой, сочащейся вагине.
На самом деле, конечно же, все было совсем по-другому. Следовало пристальней вглядеться в оборотную сторону: представить хлипкие зеленоватые тени истощенных тел, чахоточную атмосферу позднесредневековой бани, угрожающей нашествием бледных спирохет…
Что ж, колбаски удались.
Кусочки колбасы попадают в рот, слева – мимолетная встреча с пока еще редко, нерешительно пробующими их зубами, приливом нахлынувшее возбуждение вкусовых сосочков: никогда еще у телячьих колбасок не было столь восхитительно телячьего вкуса, язык нежно обнимает кусочек, быстрое сальто, поворот, кусочек ударяется о зубы правой стороны, начинающие его жевать, передние зубы побаливают, нужно убрать от них подальше, вглубь рта, вкус приправы достигает рецепторов… Второй кусочек – всегда не то что первый, восприятие уже установилось, вкус запечатлелся, однако тут троянским конем на колбасных кусочках является горчица, молекулы ее вторгаются в готовые принять их ложбинки и впадинки, горчичный удар будит сосочки как первое ощущение колбасы, в унисон к ним – ощущение хлеба, во рту полная гамма вкуса, а желудок, напротив, отзывается как-то неоднозначно, даже амбивалентно. Что, мне плохо? Или я просто голоден? Или и то и другое? Пока колбаса варилась, я слышал, как Ван Дайк Паркс пел «Сосиски» – однако в тексте сосиски никак не упоминались. А колбаски – такие пятнистые, просаленные, такие неаппетитные с виду – на вкус бесподобны. Наверное, я попросту очень голоден.
Надя уже закончила туалет, элегантным движением забросила на спину роскошную гриву и подмигнула мне. Пора идти. Но я предчувствую – мне вот-вот станет плохо, иду в туалет, наклоняюсь, но ничего не выходит. Я сую в рот палец, и в унитазе появляется колбасная шкурка, но сама колбасная масса лежит в моем желудке как привинченная. Ей-богу, никогда еще еда не укладывалась так надежно в моем желудке. Я понял, что ошибся, что мне совсем не плохо. Мы можем идти.
Сегодня на обед придут С. и Б. Будет мое стандартное гостевое меню: в качестве закуски паштет из гусиной печенки и тому подобная всячина, испанские улитки, спагетти с моллюсками и «триппе алла флорентина» и в завершение – сыр. Вина: сперва легкое швейцарское с виноградников Гамэй, главным образом в качестве предисловия к темно-коричневому, с ароматом фиалок, превосходному «Бароло» из Бра. Выгода от такого меню в том, что его можно без труда приготовить на обычной четырехконфорочной плите.
В Мюнхене неплохо поесть можно в «Аквитании» на Амалиен-штрассе.
Антикулинарная книга, сочиненная с пресловутой либертинской апатией, разрушающая все рецепты гастрономического языка, расползающаяся, как плесень, по чуждой материи и превращающая ее в себя… Линия, которую можно было бы провести от «120 дней Содома» через «Голый завтрак» и «Радугу гравитации» к этой книге, – была бы линией нарастающего регресса. Из де Сада эта книга взяла бы кричащую телесность, из Берроуза – искусство протоплазмы, из Пинчона – постепенное превращение организованной материи в хаос… Я мог бы поместиться как раз где-то между Берроузом и Пинчоном. Если б только у меня хватило сил написать такую книгу!
Сидя в «Цолле» (это в Брегенце) над тушеным лесным голубем, я задумался, с чего это я вдруг выбрал в меню именно его, внезапно его там обнаружив, – ведь все способное летать занимает далеко не первые места в моем кулинарном хит-параде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38