— Ах, пусть остается с нами наша боль. Не вернется же наш Джаббар-джан оттого, что не состоится свадьба. Пусть идет все, как идет... Да ниспошлет аллах счастье молодым!
И такая боль, такая горечь слышались в ее словах, что Атакузы не рад был, что начал этот разговор. Удивительное дело: в то время как в каждом слове, в тихом, срывающемся голосе прорывался стон ее души, мягкий взгляд проливал на Атакузы поток любви. И только теперь, в эти минуты, почувствовал он по-настоящему, каким непомерным грузом лягут на стариков эти будущие двойные узы родства.
— Что же делать? Молодежь,— попытался было оправдаться, но слова застряли у него в горле.
И в это время в дверях показались дядя и Шукуров.
3
В руках Шукуров нес целую кипу книг. Оба — и он и домла — стали еще любезнее и предупредительнее друг с другом. Должно быть, в библиотеке постояли минуту-другую над картой, поговорили и о переброске сибирских рек,— усаживаясь за стол, старик метал теперь стрелы в тех, с позволения сказать, ученых, как он выразился, которые в угоду моде ухватились за эту проблему и, не помышляя о глубоком, всестороннем изучении, вдруг сделались ее ярыми пропагандистами. Затем вернулись к книге, за которой пошли в библиотеку, заговорили о вреде ядохимикатов в хлопководстве, о расширении площадей под садами, о том, как важно сохранить в чистоте родники и реки. Нормурад Шамурадов называл новые книги о биологической борьбе с вредителями, объяснял, убеждал — говорил громко, возбужденно. Шукуров не отрывал от него влюбленных глаз и на все согласно кивал.
«Хочет понравиться,— не без раздражения подумал Атакузы.— Оно легко здесь, за столом, разливаться соловьем в защиту природы, слушать песни о биологических способах! А не сегодня завтра, как подопрет беда, нагрянет совка, не задумаешься — сам прикажешь: «Сыпьте, сыпьте ядохимикаты!» Прикажешь ты, а виноваты будем опять-таки мы!»
В воздухе сладко и остро запахло жареным мясом, приправленным луком, перцем и пряностями,— Гульсара-ая несла на поднятых руках целое блюдо жареной баранины. Разговор оборвался.
После угощения Шукуров стал прощаться. Домла не задерживал его. Забыв о своем почтенном возрасте и учености, пошел вместе с Атакузы проводить гостя до ворот. Всегда он так: покажется старику, ты с ним подозрительно любезен,— тут же осадит, не пожалеет. А сам — если кто понравится — пластом готов стелиться.
Шли обратно через двор. Атакузы с тревогой думал о предстоящем.
Как только уселись за стол, дядя повел свою речь; усмехнулся краешком губ и сказал не без подковырки:
Опять приволок целую гору винограда и овощей? Собираешься умаслил кого-нибудь?
Называется, дал передышку!
А что делать? Не подмажешь — не поедешь! - Это кто же так говорит?
— Дядя, дорогой!— взмолился Атакузы.— Не будем об этом! Во-первых, все из моего собственного сада. Во-вторых, будь это и колхозное добро — для нашего колхоза машина фруктов и гроша ломаного не стоит.
— Гроша не стоит, а вот попадешься однажды... Как подумаю иной раз об этом, ночами не сплю!
Раздражение Атакузы как ветром сдуло. Услышал такие слова старика, и на душе вмиг потеплело.
— Попадусь — надеюсь, поймут. Не для себя старался. Вы даже не представляете, какое громадное хозяйство на моих плечах, сколько забот!
Домла устало махнул рукой:
— Ну, делай как знаешь...
— Дядя, дорогой, не обижайтесь!— сказал Атакузы примирительно.— Сколько уже раз говорили мы с вами. Лучше ответьте — прочитали вы работу Хайдара? Он, кажется, приходил к вам?
— Да, приходил...— Нормурад Шамурадов погладил бугристое темя, глубоко вздохнул.— Знаешь что, мой дорогой, не ввязывай ты меня в это дело!
Только что слова дяди так согрели Атакузы — и вот уже минутной оттепели как не бывало. Чувство горчайшей обиды схватило за горло. Да, да, ему теперь понятно все! Из-за застарелой ненависти к этому Вахиду Мирабидову дядя готов предать — кого?— своего родного джиена... А он, Атакузы, еще жалел несчастного одинокого старика. Бедняга, мол, ни детей, ни близких не осталось — забыт, не обласкан судьбой. И вот, пожалуйста: ничего не видит, все гнет свою правду! Спасибо! Понимать такую правду Атакузы отказывается.
Не сказал, процедил сквозь зубы:
— Стало быть, отворачиваетесь от Хайдара? Домла Шамурадов устало махнул рукой:
— Говорю же, оставь, ну оставь меня в покое...
— Вы думаете, может, что я ничего не понимаю?
— А что ты понимаешь?
Тяжело опираясь руками о стол, Атакузы поднялся и всем корпусом наклонился вперед:
— А вот что я понимаю: обиду на Ису вымещаете на Мусе! Кому ставите палки в колеса! Из-за чего! Из-за вашего старого соперничества с Вахидом Мирабидовым! Вот где зарыта собака!
— Хватит, не будем об этом,— простонал домла.— Соперничество!— повторил он и, оторвав взгляд от горящих гневом глаз племянника, обхватил голову руками.
Так всегда: лишь речь заходила о Вахиде Мирабидове, об этом развеселом, компанейском человеке с неизменно сияющей улыбкой набитого золотом рта,— перед глазами вставала все та же давняя статья в республиканской газете. Броский, набранный крупным шрифтом заголовок: «Невежество или злой умысел?»
Вот уже более тридцати лет минуло с тех пор, но стоит только намекнуть на давнее дело, и перед взором домлы Шамурадова уже пляшут огненно-черные буквы.
Возможно ли освоение Мирзачуля?— так автор ставил вопрос. И тут же отвечал категорическим: «Нет! Прожектерство! Утопия!» А начальник Управления водного хозяйства Народного комиссариата земледелия Нормурад Шамурадов, который считал освоение Голодной степи возможным, выставлялся как ученый-невежда и даже как скрытый недруг советской власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102