—усмехнулся Шукуров.— Выходит, или заткнись, или признай: да, недосмотрел — и хлопок гибнет от совки».
Вспомнились неистовый доцент и его подопечная — с большими печальными глазами. «Надо помочь,— решил Шукуров.— Пусть Хал-мурадов думает, что ему угодно, но лабораторию мы откроем!»
Он захлопнул папку и попрощался с секретаршей.
Через несколько минут был уже около своей калитки, толкнул ее — и не узнал двор. Готовилось какое-то пышное торжество. Собрались женщины, должно быть соседки, пекли лепешки в тандыре, чуть поодаль двое мужчин в белых халатах, подвесив тушу барана — и преогромную!— на суку яблони, разделывали ее, сверкая лезвиями ножей. От летней кухни уже остро и пряно тянуло жареным луком и мясом.
Первой увидела Шукурова Назокат-биби. Полненькая, крепенькая, она засеменила к зятю. Поцеловала в лоб, провела несколько раз белыми пышными руками по его плечам и затараторила:
— О ненаглядный мой зятек! А вы загорели и, знаете, возмужали!
Вслед за Назокат-биби выпорхнула из дома Махбуба. Стряхнула со лба специально уложенные в «поэтическом беспорядке» локоны, подставила для поцелуя ликующе-радостное лицо.
Шукуров поцеловал сияющую счастьем жену и невольно улыбнулся, хоть был и недоволен приготовлениями к непонятному торжеству.
— Приветствую вас, ханум!
— Спасибо. И я вас!— Махбуба, ласкаясь, взяла мужа под руку, повела в дом.— Пойдемте, переоденьтесь.
Шукуров поймал невзначай взгляд тещи. Глаза Назокат-биби, все ее гладкое, без единой морщинки лицо светилось безграничной гордостью. Это была гордость матери, увидевшей счастье любимого дитяти.
— А вам не кажется, не слишком ли размахнулись?
— Почему же слишком?— опустила чуть подсиненные веки Махбуба и отвела со лба и бровей легкие пряди.
— Я вижу, целый той готовите!
— Ну и что? Из такой дали приехали родители, а вы...
— Я не против, надо, конечно, хорошо встретить. Но к чему баран, мясники...
— Баран с базара, можете не бояться.
— Я и не боюсь. Просто неловко как-то, нескромно.
— Почему это нескромно?— всерьез обиделась Махбуба.— Понимаю, были бы голодные годы. Сейчас, кажется, всего предостаточно. Ведь говорят же: если хлеб твой честен, ешь его хоть на улице.
«На самом деле, не чересчур ли я?..» — одернул себя Шукуров.
Он переоделся и вышел к гостям.
Вахид Мирабидов и Атакузы удобно расположились на сур и под виноградными лозами, полулежали на пышно настеленных атласных стеганых курпачах. Два низких столика — хантахты перед ними ломились от яств — тут были и жареное мясо с влажно-коричневой корочкой, и горы нежно-румяной самсы — мясных пирогов, и круглые маслянистые лепешки, и белые, целиком отваренные куры. Бутылки выстроились в ряд, как солдаты в почетном карауле, играли разноцветным стеклом.
В сторонке, на берегу маленького хауза с фонтаном, за другим столом сидела жена Атакузы Алия и Назокат-биби. Пылавшая румянцем Махбуба давала указания поварихам.
Атакузы, смеясь, поднялся навстречу Шукурову:
— Впервые вижу такого хозяина, Абрар Шукурович! В доме гости, а вы где-то проводите собрания!
Рот Вахида Мирабидова блеснул ярким солнцем.
— Не будем придирчивы, раис. Недаром говаривали в старину: правителей не судят! Приходится прощать недостатки.
— Ха-ха-а! Слова сами слетают у вас с языка, когда хотите выгородить зятя! — Атакузы хмелел то ли от вина, то ли от своих острот Смех привыкшего к степным просторам раиса гремел на весь двор.— Так из какой бутылки прикажете вам налить, товарищ хозяин? Из белой или красной?
Шукурову показалось, что Атакузы чем-то взвинчен: смех нарочито громок, движения слишком резки, а сам напряжен.
— Позвольте отдышаться,— попросил Шукуров и потянулся было к чайнику, но Атакузы опередил:
— Нет, уж простите! Раз опоздали, подчиняйтесь тамаде. Слово тамады — священно, так ведь? Вы большой человек в своем районе, и там мы вам подчиняемся, слушаем вас. Но здесь, за дастарханом, вы должны слушать нас, гостей. Правильно говорю, домладжан?
Шукурову пришел на память разговор об Атакузы в обкоме, но тут же он одернул себя: «Чего ты, в самом деле, взъелся? Встретились два товарища. Они же дружат давно. Ну и позволили себе слегка... Это же твои гости!»
Он опустился на мягкую, шелковисто-прохладную курпачу, затолкал под мышку белоснежную подушку и неожиданно почувствовал необыкновенную сладостную легкость. Все заботы дня, давившие на душу, вмиг улетучились, стало легко, будто скинул камень с плеч.
— Да, тамаде не откажешь. За дорогих гостей!— он опорожнил рюмку.
— Вот это по-нашенски!— торжествовал Атакузы.— Ну-ка, домла, теперь ваш черед, не отстаньте от зятька!— Он по-свойски обнял Мира-бидова.— Не беспокойтесь, Вахид-ака. Вашу просьбу мы обязательно провернем. Слово целинников, их поддержка тоже чего-то стоит. Собрание созовем, проведем предложение с аплодисментами. Можете считать, премия у вас в кармане!
— Какая премия?— Шукуров с удивлением посмотрел на тестя. Атакузы открыл было рот: «Да это насчет книги...» Но тесть со
словами: «Скажу потом»,— одним махом осушил рюмку, обернулся к хаузу:
— Доченька, подай мне дутар. Да забудутся сегодня треволнения этого бренного мира! Как считаете, тамада?
— Хвала вам, домла!— еще больше развеселился Атакузы и снова наполнил рюмки.
Махбуба вынесла из дома дутар. Вахид Мирабидов вытянул вперед одну, потом другую руку — засучил рукава. Настраивая дутар, подмигнул Назокат-биби:
— А ну-ка, ханум! С чего начнем, с «Лязги» или же хочешь «Та-новар»?
— Что вы, домладжан! У нас тут молодые найдутся,— она посмотрела на Махбубу, а сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102