А вы, вы во всем смыслите, и что же вы натворили. Соблюдаете свой п р и н с и п...— старушка словно проглотила с трудом что-то горькое.— Держите этот свой принсип и растеряли всех родных...
— Да прекратишь ты или нет! Хватит! — От удара кулаком по столу чуть не подскочил самовар. Старуха уколола в самое больное место.— Я уже говорил тебе — оставь мои принципы в покое! Ты же не понимаешь, они — он и его сын — пошли не по той дороге, вот что мучит меня, не дает спать, а ты...— домла сипло задышал.
Гульсара-ая не проронила ни звука. Она комочком сжалась на ступеньках, уткнув подбородок в колени.
Нормурад Шамурадов, тяжело топая, словно желая пробить землю, пошел к дому. Поднялся на айван, открыл уже дверь, и в этот момент сзади послышался тот же раздирающий душу голос:
— Все люди поступают неправильно, только вы один правильный! Если так, кто же придет в наш смертный день, кто похоронит нас?
Старик резко обернулся:
— Не волнуйся! Помрешь ты раньше — сам позабочусь, похороню. А когда я... Если уж без этих племянничков мое тело некому будет предать земле, пусть останется непогребенным.
Домла с шумом захлопнул дверь и без сил прислонился к стене. Он уже корил себя. Как у него вырвались эти жестокие слова? Старушка и без того вечно носит при себе свою боль. А сегодня переполнилась душа, вот и выплеснула каплю. Если бы Джаббар был жив... Каждый раз, когда кто-нибудь несправедливо обходился с Гульсарой, обижал, это «если бы», он знал точно, горело в ней новой болью. Да и с ним бывает то же самое.
Нормурад прошел в библиотеку, подкрался к окну.
Гульсара-ая все еще сидела на ступеньке, белоснежный кисейный платок сбился набок, открылись редкие пепельно-седые волосы. Судорожно вздрагивали худые, острые плечи. Она плакала.
И вдруг словно холодом повеяло. А что, если он не прав? Что, если и впрямь отстал от жизни, не понимает того, что понимают они — его племянник и этот ученый ловкач? Но нет... Он тут же отбросил эту мысль. Беспринципность и нечестность всегда и во все времена были и остаются беспринципностью и нечестностью. И все же, все же... Не слишком ли долго носит он обиду?
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Ничто так не облегчает душу, как окончание большой работы. Труд готов. Передан на суд знатоков. И пусть судьба его еще не определена, но — с плеч долой груз, давивший долгие годы! Именно это чувство легкости и радости владело в последние недели Хайдаром.
Месяц назад поставил он последнюю точку. Работу просмотрел научный руководитель Вахид Мирабидов, официальные и неофициальные оппоненты, потом автореферат был разослан в научно-исследовательские и проектные институты, в вузы, в министерства сельского и водного хозяйства. И вот наконец Хайдар мог вздохнуть. Только теперь и понял, как доконала его эта диссертация. Разослав автореферат, на второй же день махнул в кишлак. Впервые за много лет погулял с друзьями в горах. Вернулся освеженный, набравшись сил. Теперь осталась только защита. Но тут Хайдар был спокоен: все пройдет успешно — это он знал наверняка.
Час назад из кишлака приехал отец. Был он необычно мрачен. Едва поздоровался, тут же к телефону — звонить Вахиду Мирабидову. И пока тот не приехал — ни слова с сыном. Встревоженный Хайдар только и слышал: «Министерство строительства?», «Мелиорация?..» Положит трубку, побарабанит по ней черными пальцами и опять: «Министерство сельского хозяйства?», «Госплан?», «Трест?»
Иногда разговор прерывался ненатурально громким смехом отца: «Да будет вам! Что значит для председателя-миллионера ящик фруктов? Видит аллах — из собственного сада! Перестаньте, обижусь на всю жизнь!»
Наконец явился Мирабидов; как всегда, на круглом лице его светилась радость. Отец сразу же заперся с ним в спальне.
Хайдар взволновался не на шутку: уж не случилось ли что-нибудь непредвиденное? Но вскоре они вышли, оба довольные друг другом. Хайдара отослали в его комнату — пусть готовится к завтрашнему выступлению, а сами повели речь о весьма существенном и приятном — не о защите, а о связанной с ней художественной, как выразился отец, части. Вахид Мирабидов, то и дело хохоча, сдерживал отца: нет, стол надо накрыть поскромнее... Ах эти раисы! Сейчас не одобряются пышные торжества... Члены ученого совета хотя и не прочь, конечно, погулять на таком банкете, но не имеют права... Отец возражал:
— Это уж предоставьте мне, уважаемый домла! Как же это так — мой первенец становится кандидатом наук, и чтобы я, председатель прославленного колхоза-миллионера, не обмыл это дело как надо? Пусть члены вашего совета не ходят на банкеты других кандидатов, но уж на нашем торжестве обязательно должны быть! Не беспокойтесь: ваш директор сам приведет их всех. А вы будете тамадой!
— Браво! Браво! — кричал Вахид Мирабидов на весь дом.— Вот это хватка! А насчет должности тамады — ничего не поделаешь, раз уж мы послужили вашему сыну на ниве познания, придется послужить и в художественной части!
Хайдару нравились и льстивые слова Мирабидова, и чуть грубоватые шутки отца, и споры о том, в каком ресторане устраивать банкет и кого пригласить. Отложив в сторону текст своего выступления, он прислушивался к веселому разговору в соседней комнате и сам каждый раз невольно присоединялся к доносившемуся из-за двери смеху.
Хайдар любил отца, гордился им. В любых случаях отец умеет быть твердым, в-работе забывает себя. Даже его ухарские замашки нравились сыну. Во всем хотелось быть похожим на отца. И конечно, он уже ясно видел и славу и власть раиса-миллионера. Ведь и впрямь не сыщешь таких дел, чтобы были не по плечу отцу!
Несколько лет назад отец сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102