Увидев
Латофат, молча отошел в темный угол подвала. Девушка просила, требовала, плакала:
— Выпустите домлу! Сейчас же откройте! Я к раису пойду!
— Хоть к самому министру беги! — усмехнулся Муйлов.— Пусть выгонит меня, если им урожай не нужен!
...Машина вылетела из кишлака. Латофат думала, что они едут искать раиса. Но нет, Хайдар свернул на Минг булак. Значит, гонит прямо в бригаду.
«Что он задумал? Разве Али-Муйлов послушает его?» «Москвич» с грохотом скакал через ухабы, выбоины. В сощуренных глазах Хайдара, в смуглых, напряженно втянутых щеках Латофат почудилось что-то от его отца — твердое, суровое, незнакомое раньше
выражение. Вот так — суровый, не сбавляя скорости — он и подлетел к стану, затормозил.
Али-Муйлов все еще прохаживался вокруг хауза — руки за спиной, под усами улыбка. Вдруг увидел: сын Атакузы выходит из машины. Засеменил к нему:
— А, Хайдарджан! А я смотрю, кто это едет...
— Где доцент Абидов? — строго перебил Хайдар и, не дожидаясь ответа, прошел вслед за Латофат к подвалу. Увидел на двери большой замок.— Кто это вам дал право запирать домлу?
— Да нет, Хайдарджан, у нас и мысли такой нет, чтобы запирать. Только, сами подумайте, что было делать? Работать же не давал! Прямо под трактор бросался.
— Не давал вам работать!
Хайдар отступил и изо всей силы ударил ногой в дверь. Разбежался и еще раз ударил. Дверь с грохотом сорвалась с петель, повисла на замке. Нагнувшись, Хайдар спустился в подвал. Сакиджан Абидов сидел в темном углу на пустом ящике.
— Извините, Сакиджан Абидович...
Абидов не проронил ни звука. Молча прошел мимо Хайдара и Латофат, поднялся по ступенькам, направился к хаузу. Али-Муйлов стоял под чинарой, прижав руки к животу. Хайдар не думал, что удастся так просто решить дело. Муйлов славился суровым нравом. Но, видать, суров он был только у себя в бригаде. А здесь — сын самого Атакузы! Выходит, он опасается не только раиса, но даже его детей. Уронил голову, смиренно сложил руки на отвислом животе.
— За такие дела можете и под суд пойти! —сурово бросил ему Хайдар.
— А? Под суд, говорите? — Али-Муйлов растерянно оглянулся на женщин — они собрались у хауза.— Зачем же под суд? Я ведь не ради себя — ради бригады, ради плана, дорогой Хайдарджан!
«Ради плана»! Что толку спорить с этим недалеким человеком? Хайдар подошел к Абидову. Тот сидел у хауза на корточках, умывался.
— Простите, Сакиджан Абидович. Я сегодня же поговорю с отцом, расскажу обо всем.
Абидов устало вздохнул:
— К чему? Теперь уже бесполезно, дорогой.
Подошла Латофат. В глазах ее все еще стояли слезы. Что они значат? Жалеет домлу Абидова? Или, может, раскаивается в чем-то, кого-то благодарит?..
2
Не напрасно слова «жахл» — гнев и «жохил» — невежество стоят в словаре рядом. Не зря, видно, сказано мудрецами: «Гнев — оружие невежд».
Когда Нормурад-ата переселился в новую комнату, в эту самую, где сейчас сидит за столом, он ничуть не сомневался в своей правоте. Кипел, шептал все время что-то, костил племянника и так и этак, винил во всем. Сомнения, беспокойство пришли ночью. Гости разошлись, он
остался один в своей комнатушке. Тут-то и накинулись на него думы. В ушах, правда, все еще гремел грубый окрик Атакузы. И каждый раз будто что-то обрывалось внутри, как только вспоминал слова, брошенные племянником. И все же волна первых сомнений уже прихлынула, накатилась.
Атакузы загордился выше всякой меры — это правда. Не заметил, как разбух от похвал. Слава — большая, малая ли — кружит слабые головы. Все это так. Но Атакузы единственный родич, тот, кто предаст тело домлы земле, кто посадит деревце на могиле. Можно же было спуститься чуть пониже, поговорить с ним спокойно, по-человечески!
«Ты, Нормурад Шамурадов, должен был выслушать его, а потом спокойно, разумно, как разговаривал с Хайдаром, высказать все, что думаешь. Кто же еще, как не ты, обязан открыть ему глаза, образумить...»
И еще было одно. Это кололо особенно больно. Он знал своего племянника, знал, что тот ходит где-то сейчас и страдает не меньше его самого. Так было и на защите Хайдара. Атакузы тогда разобиделся ужасно, смотреть не хотел на дядю. И все же, узнав о кончине Гульсары, прилетел — на трех машинах примчался. А как рыдал, как истязал себя! Люди думали — провожает не янгу, жену дяди, а родную мать. И самого дядю к груди прижал, забыл все, хлопоты взвалил на свои плечи — от похорон до последнего траурного дня. Разве не так?
Домла всю ночь — первую ночь на новом месте — просидел у окна. Пропели первые петухи, потом вторые... Показалось, кто-то топчется за дверью. Может, Атакузы? Раскаялся, пришел к дяде, а войти не осмеливается, бродит в тоске по саду?.. Нормурад-ата потихоньку, чтобы не спугнуть, ощупью пробрался наружу, вышел в молодой, посаженный школьниками фруктовый сад.
Безлунная, но полная звезд, светлая ночь... Кишлак спал. Издалека, от Минг булака, доносились ночные звуки — квакали лягушки, стрекотали сверчки. Временами в кишлаке взлаивал обеспокоенный чем-то пес.
Нормурад-ата долго стоял, жадно тянул в себя прохладный воздух, вдыхал аромат сухого сена и клевера. Всматривался пристально в темный сад. Никою не было видно. Можно было уйти. Но в чуткой тишине то треснет сучок, то упадет яблоко, и домле все еще казалось: за темными стволами чернеет чья-то тень. Не Атакузы ли?..
Несколько ночей провел так — почти без сна. Сегодня, еще не взошло солнце, пришла Алия. Принесла молока, кувшин сметаны, миску теплых — только что из тандыра — лепешек.
Робко, не сразу открыла дверь. Боялась — вдруг не понравится дяде, что пришла, встретит окриком или выгонит вон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102