Они поздоровались как старые знакомые; еще и присесть не успели, как Мамыржан сказал:
— Я слушаю вас!
Матеков сразу же определил, что Мамыржан крепче своего начальника Досыма, и откровенно начал:
— Я только что из дома Аблеза Кенжеевича...— Он Нарочно сказал «из дома», дав этим понять, что близок Аблезу.— Ваш начальник Досеке, оказывается, заболел.
— Да, вроде бы так говорят...
— Не говорят, а совершенно точно. Этот человек на своей должности больше не останется,— твердо сказал Матеков, как будто вопрос о снятии Досыма уже решен сейчас, сию минуту, и именно им, Матековым.— Аблез Кенжеевич передает вам привет. Вы поняли меня?
— Конечно, мне все ясно...
Матеков ощутил в себе прилив новых сил. Теперь он
говорил не как Матеков, а как сам Аблез Кенжеевич. Себе он показался дрессировщиком медведей, Ниеталиев — медведем. Сейчас за то, что медведь выступит перед публикой, он получит вознаграждение. Матеков сунет ему в рот кусок сахара, и с этой минуты медведь начнет плясать по его указке. Кажется, понял ситуацию и Мамыржаи, он сидел молча, опустив голову.
— У этого негодяя, который погубил вашего сына, оказывается, очень крепкие связи с верхами. За столько лет работы в горсовете он сам успел нахватать и других не обижал. Этот негодяй добился, чтобы его дело закрыли!
Мамыржан насторожился.
— Если он опять войдет в силу, нам не позавидуешь. И прежде всего он сотрет в порошок вас. Он и на смертном одре вам не простит то, что вы написали на него заявление, то, что обругали его на кладбище...
Голова Мамыржана совсем ушла в плечи.
— Поэтому я поспешил к вам на помощь. Нужно написать заявление заново, и как следует. Я хорошо знаю, что это за человек. У меня в руках есть такие факты, что его легко можно припереть к стенке. И не трепыхнется.
Мамыржан опять-таки сразу согласился:
— Почему не написать... Напишем...
Вдвоем они пришли к Матекову, поставили на плиту чайник и сели писать заявление. Писали, пока закипал чай, выпили по чашке и снова стали писать. Матеков диктовал. Он расхаживал по комнате, как учитель во время диктанта, и так вошел во вкус, что Мамыржан еле поспевал за ним.
Заявление получилось хорошее, складное, это поняли оба, и настроение поднялось.
— Просто так разойтись нельзя, нужно грамм по сто дернуть за знакомство! — сказал Матеков и пошел в столовую. Оттуда послышалось недовольное ворчание, кажется, он ругал кого-то.
— Что случилось? — спросил Мамыржан, выйдя к нему.
— Жена, будь она неладна, ключи от серванта спрятала!
— А... ключи! Да вот они здесь, вот в этом ящике.— Мамыржан и сам не понял, почему его осенило, что ключи спрятаны именно здесь. Он вытащил связку, и два проходимца, потрясенные, уставились друг на друга, смотрели долго, не мигая, до рези в глазах.
Тасжарган — подведомственный комбинату профилакторий. Среди других здравниц комбината он самый маленький, самый плохой, его вот-вот закроют. Построенные еще в пятидесятые годы восемь деревянных двухэтажных коттеджей вмещают всего девяносто шесть человек. Столовая и комната отдыха находятся в самом большом коттедже, но и они тесны, неудобны.
Объяснение, почему этот профилакторий еще не закрыли,— одно-единственное. Находится он, как говорится, в переднем уголке земного рая. Местные жители называют это место «Кызылтас» — «Красный камень». Голая, высотой до двухсот метров красная скала, выгибаясь, как стена круглой юрты, омывается речкой Большой Ирелен. Вот этот-то ярко-зеленый, очерченный дугой полуостров и есть местечко Тасжарган. Профилакторий тоже официально называется Тасжарганом. Когда-то здесь побывали строители в поисках гранита, не нашли, попробовали наладить добычу местного камня, измучились, но, так и не одолев скалу, забросили ее и уехали.
Восемь коттеджей и столовая огорожены забором. Их называют корпусами, а кроме корпусов стоят еще двенадцать маленьких домиков, срубленных из елей. Их зовут аулом, там живет начальство, обслуга. Безраздельным хозяином и «корпусов» и «аула» является Койкелди. Пятнадцать лет назад он работал в завкоме комбината, пришел сюда временно исполняющим обязанности директора месяца на два на три, пока будет подобрана кандидатура настоящего директора, да так и остался — понравилось. Койкелди не из тех, кто сетует на оторванность здравницы от культурной жизни, что профилакторий затерялся среди диких гор. Наоборот, самый злейший враг его теперь тот, кто говорит о закрытии Тасжаргана.
Этого Койкелди в настоящее время словно бог одаривает: «самый близкий родственник, нагашы, родной сын брата матери» —Омар Балапанович вот уже десять дней, как живет в его «ауле». То, что Койкелди просил послать с неба, бог дал ему, взяв с земли. Правда, над головой его нагашы нависли тучи, но это все ничего, все временно, буквально завтра дела его могут поправиться. Человек, который был в течение стольких лет хозяином города всесоюзного значения, ученый, не останется не у дел. Имя его
еще услышат, и тогда он разве забудет вкус паленой головы барана, которую ел в голодное время? Нет, не забудет. Не забудет и возьмет под свое теплое крылышко близкого родича по материнской линии. Попробуй-ка тогда поговорить с Койкелди!
Койкелди сидит один в своем маленьком, как бараний пузырь, кабинете, дверь он закрыл изнутри на ключ, можно не опасаться, что кто-то его потревожит. Приняв граммов сто спирта, он блаженствует, витая в облаках, думая о своем будущем. Будущее имеется в виду не отдаленное на бог знает когда. Это не жизнь в большом городе и не доходное, теплое местечко. Его будущее должно засверкать здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164