Ее овальное личико зарделось, а голубые глаза потупились. Она старалась отогнать от себя мысли об инженере Митухе с его ужасной тайной. Митух, бывший поручик, связан с партизанами. Он сам ей проговорился. Если его выдать, то на всем белом свете не останется никого, кто знает о ней столько, сколько он. Что, если Митух вздумает отомстить ей?.. Она взяла себя в руки.
— Ничего опасного тут нет, Вальтер,— сказала она, вставая.— Раз не опасно для меня, то для твоего солдата с машиной и подавно. А если ты что-то упустил, вини в этом одного себя. Я тут ни при чем. От немецкого офицера требуется многое,— вспомнила она слова Шримма и повторила их: — От немецкого офицера требуется больше, чем в состоянии вынести человек.
— Ну конечно, Гизела.— Вальтер Шримм недоверчиво сощурил глаза. Помолчав, добавил: — Ну ладно, Гизела! Я пришлю за тобой машину. Жди меня в Ракитовцах в штабе полка! Оденься потеплее, возьми с собой ценности! — Шримм на минуту задумался.— Шофера можешь не опасаться. Я подберу надежного человека.
— Спасибо, Вальтер.— Она закинула руки ему на плечи, погладила щеки и шею. Поправила у него на голове новенькую пилотку из грубого серо-зеленого сукна.— Спасибо тебе за все...
— Моя Гизела...
Она опять погладила его по щеке.
— ...ты полагаешь, что этот инженер?..
— Вряд ли,— отмахнулась Гизела Габорова,— ведь его еще осенью забрали солдаты Дитберта. Он не вернулся, конечно. Никто из арестованных не возвращался.
— Итак — увидимся в Ракитовцах.
— Хорошо, Вальтер!
На темных молчанских землях, на Монаховой Пустоши, на перекрестке двух проселочных дорог, проложенных в глубокой выемке, партизаны Порубского остановились.
Здесь им предстояло разделиться: одним идти к мосту по дороге в Черманскую Леготу, а другим — к противотанковому рву и бетонным надолбам на пути в Рачаны. Разделились на две группы. В одной были четверо — Порубский, Зубак, Мезей и Станко, в другой двое — Гришка и Микулаш.
— Ну вот,— сказал Порубский хриплым, застревающим в больном горле шепотом,— мы вчетвером взорвем мост, а вы заблокируете дорогу! Отсюда расходимся, давайте прощаться... Может, и не свидимся больше... Не стрелять — не то выдадим себя! — Порубский слегка дрожал от страха, но старался говорить уверенно и неторопливо.
Они стали пожимать друг другу руки. Это гасило страх.
— Медленно сосчитайте до двух тысяч,— напутствовал Порубский,— потом подожгите фитиль! Ну, прощайте! Обязательно считайте!
Они разошлись.
Порубский, Зубак, Мезей и Станко, снедаемые страхом, бесшумно, молча и осторожно шли к мосту, а Гришка с Микулашем — к бетонным надолбам.
Ночь стояла темная, в воздухе пахло весной.
В три часа к шталевской вилле подал машину солдат Шримма, Карл Гемерт.
— Милостивая госпожа,— спросил он в гостиной,— вы готовы?
Гизела Габорова, в тяжелых ботинках, в теплых брюках и длинной лисьей шубе, взглянула на тощего солдата. Ишь как сияет, подумала она, наверняка от радости, что подвернулся случай убраться из Молчан, да еще с комфортом. Она подняла добротный кожаный чемодан.
— Можно ехать!
Виллу Шталя, бывшего владельца молчанского поместья и кирпичного завода, Гизела покидала с полнейшим безразличием, хотя это была большая вилла. Пятью двустворчатыми окнами она выходила на большой цветник, где с весны, начиная с форзиций, до глубокой осени цвели цветы, и тянулась во весь двор, вымощенный каменными плитами. За виллой и двором раскинулся фруктовый сад с низкорослыми и карликовыми яблонями и грушами. В вилле было девять просторных комнат. В глубине двора стоял гараж. Муж Гизелы, Габор, получил после Шталя все — участок, сад, виллу, гараж, «мерседес» и сверх того поместье, ферму, управляющего, служащих канцелярии, батраков и работников, машины, лошадей и скот,— и все
это ему не принадлежало. Он никогда не чувствовал себя хорошо в шталевской вилле, а его жена Гизела чувствовала себя здесь и вовсе плохо. «Тут живет злой дух! — частенько говаривала она.— Он везде, в каждом углу». Поэтому она искала спасенья от него в вине, развлечениях и шумных застольях, поэтому же покинула виллу без малейшего сожаления. Ничего не сказала прислуге, ничего не заперла, свет оставила включенным, даже в гостиной горела лампа под абажуром, на котором качались коричневые парусники. И когда она уже сидела в машине с Карлом Гемертом, единственное, что вызывало в ней досаду,— это мысль о последнем разговоре с обер-лейтенантом Шриммом, когда она неосторожно обмолвилась об инженере Митухе. «Вальтер едва ли успеет схватить и допросить Митуха,— успокаивала она себя.— Митух не так глуп, чтобы дожидаться, когда его схватят. Он уйдет, вся их семья уйдет и где-нибудь спрячется».
Автомобиль с притемненными фарами миновал Молчаны, остановился перед новым бетонным мостом и, когда угрюмые часовые Фоллен и Виллих пропустили его, помчался по дороге в Черманскую Леготу, Дубовник, Большие и Малые Томковцы и Ракитовцы.
Гизела Габорова, придерживая чемодан, свободной рукой то и дело проверяла, на месте ли пять пар часов, кольца, серьги, цепочки и браслеты...
— Милостивая госпожа,— в прекрасном расположении духа заговорил шофер Карл Гемерт,— хорошо бы уехать вместе с вами... Я не прочь ехать с вами до самого своего дома!
— А где ваш дом? — спросила Гизела, чтобы перевести разговор в безопасное русло.— Далеко?
— Я из Россвейна. Книготорговец. Если суждено вернуться домой... Мне понадобятся деньги. Я мечтаю после войны переехать. Дрезден, Лейпциг, Галле!
Гизела встревожилась. Доведись ему вернуться в Россвейн с тем, что она увозит с собой — пять пар золотых часов, дюжина золотых и пятнадцать платиновых колец с бриллиантами, золотые серьги, цепочки, браслеты, жемчужные ожерелья,— этого вполне хватило бы на Галле, Лейпциг или Дрезден.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27