как стукну, говорю, по башке, не будешь тогда нас, баб, портить. А вечером, смотрю, принарядился Фанаил — и к вам, то есть к Евлантию покойному в дом, к Глафирье. Ну-к, куда им деться, сошлись, а там по скорости на свет и ребеночек, понятно, объявился...
Покусывая жилистую, еще не подсохшую, с терпким вкусом травинку, Егор слушал Настю, а сам думал о другом.
Он никак не мог представить, что их Глафа стала женой Фаньки. Сказать правду, он его не любил, Фанькз с детства был для него загадкой. Тихий и невзрачный, он целыми днями где-то пропадал, а вечером, когда ребятишки сбегались к пожарному сараю поиграть в лапту, он молча появлялся с какой-нибудь вещицей.
То вырежет из ольхи чибиса, то из березового корневища изладит шар, то из речных ракушек наделает пуговиц и, нанизав их на нитку, размахивает, как бусами. Ребятишки толпой за ним: покажи, мол, Фанька, да покажи. А Фанька тряхнет перед глазами связкой пуговиц и в карман ту связку сунет.
— Ну, и жила же ты,— скажет кто-нибудь из ребятишек.
— Изладь сам,— ответит, бывало, Фанька — и домой, и опять в конуру свою закроется, опять что-то мастерит...
«Ужели по любви она вышла?» — не покидала мысль Егора. И, словно желая рассеять нахлынувшие неприятные думы, он спросил о Федярке.
— Федярка-то? — и Настя оживилась.— А Федярка чего же, большенький стал, догоняет моего. Мой-то ведь, подумать надо, тоже на фронту был...
Настя сдернула с головы белый, с цветочками по краям платок, пригладила русые, немного вьющиеся на висках волосы и, снова повязав голову, продолжала:
— Фанаил наш до Федярки добрый, к ремеслу приучает его. Ремесло-то, оно горба не трет, оно в любой день денежку кует,— и, помолчав, пояснила: — Теперь ведь обрадовались жизни мужики, кто за что ухватился. Наши-то вон веялки ладят. Только тятька-то не мастеровит, тятька-то на шестой десяток за рубанок взялся. Потому — Фанька больше... Фанька наш такой, он все умеет. Глафа не пропадет с ним. Еще вон как счастлива будет....
А Глафа? Счастлива ли была сейчас Глафа, она и сама не могла понять. Только отчего-то стала чаще вспоминать Федосю. С ним она начинала жить как-то не так. И разговоры у них меж собой были другие, и чувства. Такого, как Федосю, уже больше не найдешь. Разве с ним сравнишь Фаньку? Хоть Фанька и ловок на руку, мастеровит, а все не то. Федосия она не жалела, а люби-
ла. А Фаньку встретила у черемухи, глянула на него,— вон он какой, хоть и золотые руки, а кто же такого приголубит. И вдруг пожалела бабьим сердцем. Приголубила его, да себе на беду... Хотя чего же казниться, может, еще все и к лучшему пойдет? Ведь кроме рук золотых, у Фаньки, как у всех, и душа есть, а в душе — и чувства... Может, не проснулись еще эти чувства? Взглянет она на мужа, и опять — нет, этот — не Федосий. Уж больно и росточком-то он мал, на голову ниже ее. Поехали в церковь, так в сапоги под пяты чурочки подложил, чтоб повыше хоть на вершок быть. Это Настенька сказывала. И верно, вроде в церкви-то и поравнялся с Глафой, а наутро, как надел другие сапоги, опять низехонький стал. И не только один рост. Пусть бы и ростом пониже был, только б сам не коробом глядел, стыдно иной раз вдвоем на люди показаться. «Хорошо, что теперь не одна, у меня Галька есть, моя кровиночка. И мешает она, и радует, и тревожит...» И опять мысли о муже... «Фанька-а... Душа-то у тебя где? Ужель еще от горя не отогрелась? Может, душа-то у него такая же ласковая, как и у Федоси? Только нет, у того другая была душа, совсем другая...»
Получив от Егора телеграмму, Глафа забеспокоилась. Она вспомнила, как два года назад приезжал к ним деверь. Еще жив был тятенька. Глафа смотрела тогда на Егора, а сама думала о муже, уж больно он на своего брата походил. И когда уехал братец, ей показалось, что от нее уехал Федосий. И вот он снова возвращается домой. Надо встретить, а как она встретит его сейчас? Что скажет она ему, как объяснит все? Надо бы подводу послать, а ехать некому. Самой от Гальки ни на шаг отлучиться нельзя, а Федярка с утра до вечера в кузнице. Время больно горячее, сказывал Фанаил. И старику тоже некогда — деревья в лесу рубит. Договор-то вон какой на веялки заключили —выполнять надо. Не выполни-ка договор, неустойка тогда весь заработок проглотит. Так сказывал Фанаил, а он все знает, он уже все с карандашом на бумаге рассчитал.
И сговорились — придется ехать за Егором Насте. Настасья свободна. Юлька у нее уже большая, да и сама от серпа немного отдохнет. Прихватит с собой мешок муки, а мука-то в городе вон в какой цене, выменяет на нее сахару, чаю, чего хочешь... Без чаю-то, на шипов-
нике, надоело жить. И сахару уже который год в глаза не видели. И соли надо бы... Неудобно без сахару да без соли гостя встречать. Хорошо, что еще к Фаньке не перебралась.
Вначале Фанька предложил Глафе перейти к нему, но тут воспротивился Федярка: не пойду из дедова дома, и все тут. А куда Глафа без Федярки? «Да и впрямь,— рассудила она,— чего же идти к Фанаилу, у них там своя семья, уж лучше Фанаил пусть сам перебирается к нам; и дом у нас большой — две избы по переду, да горница, не пустовать же ему». Егор-то, деверь, говорила Глафа, еще не известно, когда вернется. Фанька подумал-подумал и перешел к ним. И вдруг Глафа увидела, как муж потерялся в большом Евлахином дому. И словно еще ниже ростом стал, и нравом тише. И опять на сердце у нее жалость легла. Ведь не виноват Фанаил, что он таким коробом родился. Чего же ему стесняться?
— Ты смелее ходи по половицам-то,— однажды сказала Глафа.
— Как уж умею, так и хожу,—обиделся Фанька и, обидевшись, ушел на весь день в кузницу даже не приходил и обедать.
«Нет, этот не Федосий,— подумала снова Глафа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119