— Тут другое учесть надо, товарищ Ложенцов,— сказала по-прежнему серьезно Макуха.— Настасья тут намечена, Алешкина дочь. А Алексей Кузовков, сами знаете, пострадал за Советскую власть. Как она отлучится от больного?
— Парень есть, пусть с Алехой парень посидит.
— Парень? Чего он, немного больше Федярки,— стояла на своем Макуха.— Лучше я две нормы вырою, чем хозяйку от больного старика тащить.
Никитич склонился над столом, что-то записал и, подняв на лоб очки, глянул под полати, где разгорелся подозрительный шумок,
— Учтите, ржанополойцы, я вам нормы никоим образом не снижаю. Скажем, надлежит вырыть столько-то погонных метров — и вырой...
— На душу-то сколь приходится?
— Там скажут, Анкудиновна, сколько,— ответил Ложенцов.— Там теперь командиры по всему берегу. Поэтому и время не надо тянуть, завтра чуть свет чтоб там быть... Дело, учтите, военное. Колчак вот-вот вплотную к Вятке подойдет. Разведка донесла, что кое-какие части уже к Кильмези прорвались...
— К Кильмези?
— А вы думали как? Думали, зря на окопы вас посылаю? Пока река стоит, противник постарается форсировать ее, зацепиться за правый берег Вятки. А правый берег, товарищи, нам отдавать никак нельзя. Любой цс-
ой его надо удержать.
— Так-то оно так, Микитич, только силы-то у наших каковы? — спросил кто-то из-под полатей.— Пермь, говорят, почти без бою отдали... Теперь вот Ижевск... Чего там наши-то топочут?
— Наши — ваши,— посуровел взглядом Ложенцов.— Ты что там, Фома неверующий? Ну, оставили, скажем, город, ну, отошли на новые позиции... Так надо ж
понять, почему мы отошли на эти позиции!.. В этом комиссия ЦК разбиралась... Полмильена не просто удержать.
— И не удержать.
— А надо! — Ложенцов сжал кулак и хлопнул им по столу, словно забил гвоздь.— Надо удержать, товарищи,—повторил он.—Теперь не только мы —сама Вятка будет воевать вместе с нами. Понимаете — река Вятка! Правый берег!
— Вятка, она, конечно, всем рекам матка,— согласился Прялка.— За Вятку каждый должен заступиться.
— Укрепим правый берег —победим врага. Не укрепим—считай, пропало, так я думаю,—подытожил Ложенцов и двумя пальцами разгладил топорщившиеся рыжеватые усы.
— Пиши поверх всего меня с девкой,— послышалось опять из угла.
— Это кто там говорит?
— Фома неверующий,— послышалось в ответ. Все снова засмеялись.,
— Фома-то Фома, да Колчак не Крема, он, Колчак, видишь, за -воротки берет. Полмильена, гляди, насобирал. А мы разве беднее будем? —и вдруг Фома неве-рующий^вышел из угла на середку избы —седой, широкоплечий, рукастый.— Ты вот что, председатель уезда, усмотри. Мы вот посылаем людей туда-сюда. И по мобилизации, и добровольно, и вот, как сейчас, по разнарядке. А оттуда сколь трактом обратно бежит? Имать их надо, шпиенов да мешочников. Заставу около берез установить,— и, разбросив длинные руки в стороны, Фома шагнул под полати, к себе в угол.
— Это мы установим,— пообещал Ложенцов.— Никто не уйдет от карающей пролетарской руки.
— А ведь удрал вон шпиен-то, тот, что на Алексея револьвер поднял.
— Так и не нашли? — покачала головой Анкудиновна.
— Опытный вор задами ходит.
— Из Нолинска, сказывали, купецкий сын...
— Эвон как! А говорили, будто бы фершал...
— Он только шкуру фершальскую напялил,— отозвалась Макуха.
— Документы надо у таких спрашивать.
— Не в документах дело, бабоньки, в душу надо пристальней заглядывать,— отозвался Ложенцов.— Был вон ныне у меня один субъект. Сказывался тоже провизором. Взглянул я на рожу его, на руки, вижу, ручки-то у него не наши, с отпущенными коготками. Какой же уважающий себя медик будет отращивать ногти? Проверил, а он — самый заядлый эсер, против Советов агитацию вел.
— Смотри-ка, Никитич, какой ты глазастый... Только глянул, а он, шпиен, как на ладошке..,. Куда же таких девают?
— Это дело ревтрибунала. Нате дело — вырыть окопы. Колчака не пустить на правый берег. Спасем берег — спасем революцию... Ясно ли, товарищи, сказал?
— Чего же тут яснее: рыть надоть,— согласился молчавший до этого Петруня и, двинув большими ногами в пятнистых валенках, стал подниматься.
Правый берег Вятки крутой и обрывистый. У деревни, в которой остановились ржанополойцы, он как-то особенно угрюмо нависал над посиневшей, вспучившейся рекой. Днем, казалось, берег безлюден, молчалив, но как только начинало темнеть — вдруг оживал. По ночам, когда еще весна мучилась в дремотной истоме, здесь негромко заговорили топоры и пилы, по льдистому черепку лесной дороги заскрипели колеса. На берегу появились шта-бельки сосновых бревен, пахнущих свежей смолкой. Вскоре на покат легли паромы, готовые спуститься на воду, тут же горбились просмоленными днищами лодки. Рядом, ближе к реке, рыли окопы, блиндажи...
И так по всему, сказывают, берегу от Русского Турека до самых Вятских Полян и даже еще ниже, вплоть до деревни Шуми...
Лаврушка тоже был здесь. И всему причиной — Макуха. Как только она на собрании заступилась за Настасью, кто-то под полатями уронил: «А от Евлахиных-то тоже никого, что ли, не будет?» Хотя никто не ответил на это, и Ложенцов не слышал, да и дед тоже, но обидно стало Федярке за деда, за маманьку.
Как только разошлось собрание, Федярка спросил мать:
— А почему от нас никого на окопы не взяли?
— Дедушка только что с той стороны вернулся,— ответила Глафа.
— То дедушка... Дедушка ходил сам за себя.
— Уж не собираешься ли ты? — усмехнулась Глафа.
— А вот и собираюсь, пойду... Я тоже большой. Ло-патой вон как снег кидаю...
— То снег, снег — не земля.
— Управлюсь и с землей, не безрукий, чай. Тут еще дед подбросил огоньку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119