— А что, Федор, и впрямь нам от обчества отделяться нельзя. Куда обчество ступит одной копытой, туда и ты, буржуй, другой норови. Только учти, мы с тобой и тут не зря станем сидеть... Поедем в бор, лес возить на Карюхе будем.
— Для армии?
— А для кого же еще,— усмехнулся дед в бороду.— Ты — подмога тут мне надежная.
— Подмогу,— уверенно ответил Федярка и тотчас же побежал к Лаврушке.
— А нас освободили,—сказал Лаврушка.
— Ну и дурак ты,—бросил Федярка.—Да если бы не лес нам с дедушкой возить, я бы сам пошел на окопы. Ты слышал, говорили на собрании? Главный-то, с лептой пулеметной вместо кушака... Всем, мол, идти надо, всем...
— Дак я бы с радостью.
— А может, и меня отпустят с тобой?
— Ты мал, не отпустят,— решительно сказал Лаврушка.—Ты уж тут с дедом оставайся,— и Лаврушка убежал разыскивать мать.
Вначале Настасья возражала, мал ведь, тринадцать годков всего. Но где там, разве уговоришь теперь — пришлось приготовлять сына в дорогу.
Вечером Настасья принесла из чулана полотно, отрезала сыну на портянки, сказала, чтоб на ночь он развешивал их над печкой, где будет спать, прибирал к месту лапти, да и котомку ближе к себе держал...
На другой день Лаврушка вместе с соседями шагал по Казанскому тракту к Слудкам, где было определено им место работы. В котомке за плечами пара домотка-
ного белья, крохотный кусочек мыла, выменянного на хлеб, три ватрушки да кусок сала, завернутого в тряпицу. Лопата железная тоже засунута в мешок, выставляется из мешка только один черенок. И еще там лежат две пары холщовых рукавиц да железная кружка — вот и весь теперь Лаврушкин дом.
Добрались до места ржанополойцы в тот же день, к вечеру. На окопы встали женщины да Ваня-чудотворец с Лаврушкой. Фанька, Алехин сын, с лодками решил управляться: он человек мастеровой, понимает, как уключину приладить, как щель в днище залатать. А Петруня — тот в начальники затесался, вроде как наблюдение ведет над своими. Ходит он с лопатой от одного окопа к другому, измеряет черенком глубину: не вышел окоп мерой — еще рыть надо, вышел — заставляет подчистить дио, сделать па краю лицом к реке козырек — все как есть, по-настоящему.
Подошел как-то он к Лаврушке. Тот без шапки, в одном пиджачке легоньком, старательно выбрасывал наверх рыжую землю. Увидев Петруню, остановился рыть, устало сплюнул.
— Гора-то тут будто каменная,— сказал он.
— Она, гора-то, как паша крипошная,— согласился Петруня.— Видать, тоже сплошь из коршков состряпана,— и, опустив в окоп лопату, сказал:—А пожалуй, и хватит глубины. С боков, Лавра, подчисти — и на отдых. Сегодня всем с полночи дам позоревать. Потому, как говорит старшой, норму мы с вами перекрыли,— и, оглянувшись, задержал взгляд на красноармейцах, которые тащили па берег какую-то двухколесную машину.
— Таких бы пушечек побольше,— с одобрением сказал Петруня и, подмигнув Лаврушке, добавил:—А ты еще в окопе-то козырек, Лавра, побольше изладь. Замаскируй дерниной малость, а сам изнутри посмотри, что там видно, на том-то берегу. Видна ли, скажем, дорога, лесок вон тот, церковь? Обзор чтоб круговой был, чтоб ты все видел, а тебя — никто... И реку чтоб от того берега до половины углядеть можно было.
Когда Петруня ушел, Лаврушка положил на бруствер лопату и, прищурившись, посмотрел вдоль отполированного руками черенка. Лесок березовый и впрямь видно, и черную дорогу видать, и церквуха как на ла«
дони, и берег тот, с кустиками. А реки —не видно. Высунулся Лаврушка из окопа: река-то, вон она, вспучилась, как на сносях. От берегов уже отстал лед, вот-вот и тронется. Все же не успели беляки, теперь не сунутся.
«А окопчик-то все же доделывать придется»,— подумал мальчик и достал из кармана щепотку табаку, выданного здесь по пайке. Неуклюже свернув цигарку, закурил, с непривычки закашлялся. Лаврушка не курил, но выдали тут табак, как же быть — не пропадать же добру. Он старался укрыться от взора других в своем О'Копе, однако табачный дымок выдавал себя. Небо висело над головой праздничным голубоватым ситцевым платком, как у маманьки. По голубому полю потянулась черная живая цепочка. Видать, журавли летят с той стороны, из-за реки. Даже им там места нет. «Летите, журавлики, к нам на полойские болота. Будьте как дома, не тронем вас...»
Докурив цигарку, Лаврушка привалился плечом к краю окопа, взглянул па руки: они большие, со свежими мозолями на ладонях. Это — с непривычки, от лопаты... Черенок-то новый был, не залощился. Теперь уж и руки привыкли, и сам... Вот и окоп... Окоп, как дом, как комната, как шалаш...
Склонив голову набок, Лаврушка клюнул носом, но, поймав себя на этом, встряхнулся, подумал опять: «Окоп-то все же доделать надо»,— и снова взялся за лопату.
В тот вечер Лаврушка уснул быстро. Пристроился на полу в избе рядом с Фанашкой и уснул. Под боком хоть и не постеля, а солома ржаная, накрытая дерюжкой, но все-таки мягче, чем на голом полу. Только накрыться нечем. Положок домотканый бабка принесла, растянула па всех — на крайних и недостает. А Лаврушка крайний от окна, озяб.
Ночью проснулся — видит, положок-то Петруня утянул к себе, обвернулся в него и посапывает в тепле.
Лаврушка встал, выскочил босиком на крыльцо по малой надобности. Опахнул его холодный ветер с реки, откуда-то донесся легкий хруст. Уж не тронулся лед? Лаврушка спрыгнул с крыльца и побежал к реке: кому не хочется в детстве увидеть первую подвижку льда? Лед вначале потрескивает, потом несмело и сонно, буд-
то вслепую, начинает ползти возле берега. И; трогается он больше всего по ночам. Это уж Лаврушка сам приметил.
«Но чего это? — выбежав на берег, замер Лаврушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119