.. Войкан меня ударил камнем.
И, солгав, он снова горько заплакал — на сей раз от отчаяния.
НЕНАД УЗНАЕТ, КАК ПЕРЕПРАВЛЯЮТСЯ ЧЕРЕЗ САВУ
Ясна, согнувшись, вяжет безрукавку из белой шерсти. В ее руках, слегка поблескивая, звенят спицы. Бабушка месит тесто. В комнате тепло.
Весь день солнце не показывается. Капает с крыш, дворы устланы опавшими листьями, дома забрызганы грязью выше окон. Воздух, тяжелый от сырости, пахнет гниющим листом, дымом, сладковатым запахом карболки. Город, тонущий в болоте, превратился в сплошную больницу и мертвецкую. Улица пестрит от объявлений, приклеенных на дверях: «Тиф». Тянутся похоронные процессии. Звонят колокола. Военные оркестры играют траурные марши. Гудят паровозы. По главной улице спешат верховые курьеры. У лошадей, серых от грязи, глаза налиты кровью. Идут походным маршем все новые и новые полки. Знамена в черных чехлах. По лицам солдат катятся капли дождя. За городом,
по размытым дорогам, в полной тишине вереницей медленно тянутся телеги, запряженные волами, и исчезают во мраке. На них навалены трупы, покрытые брезентом. «Аис, аис, аис!» Грязь хлюпает. Волы с вытянутыми шеями, с влажными мордами тащат перегруженные телеги. Звонят к вечерне. Гудят паровозы. В сумерках весь город бурлит; он тонет в карболке, конском поте и болезнях. На пустынных площадях с криком носятся дети. Сражаются камнями. В кровь. Играют. Под железным мостом шумит вздувшаяся Нишава.
На кровати — между Ясной, которая быстро вяжет, и бабушкой, нагнувшейся над печуркой,— уже несколько недель совершенно неподвижно, в полном оцепенении лежит Мича. Широко открытыми глазами он глядит на окно с деревянной решеткой; по стеклу бьет косой дождь, капли сползают сначала поодиночке, потом, сливаясь, текут уже струйками, которые, извиваясь, меняют направление: то соединяются, то снова расходятся. Бледные, ввалившиеся щеки Мичи обросли курчавой, неровной бородой, которая при свете мягко отливает медью. Поверх одеяла наброшена тяжелая военная шинель, скомканная, измятая при дезинфекции.
На лице Мичи живут только глаза. Ненад напряженно ловит каждый его вздох. Сквозь окна, в которые стучится крупный дождь, Миче видны размокшие сремские пашни и сидящие на бороздах грачи.
...Несколько дней идет пьянство, женщины выносят детей, старики целуют солдат в рукав, люди плачут от радости, на высоких колокольнях звонят колокола в честь освобождения. И потом сразу отступление, дороги забиты телегами тех, кто вчера еще звонил в колокола, кто подносил отрядам хлеб-соль и держал на руках детей; сразу непроходимые болота, ночь, ветер, ил, в который погружаешься выше колен, гнилой, опутанный травой, камыш и река без переправы. По воде разносится плеск весел, вода с журчанием вливается в перегруженные понтонные лодки, коровы на берегу мычат, понтоны возвращаются порожняком. Снаряды врезаются в берег, в темноте слышно, как бурлит ил; по болотистой низине приближаются отряды австрийцев, доносится лязг орудий, шелестит сухой камыш. Мича с трудом вытаскивает из ила свои огромные сапоги, с трудом держит винтовку отекшими пальцами. Полы шинели, мокрые и грязные, путаются в ногах.
Ночь гудит, гудит и кровь в висках. Слева от Мичи двигается тень. Острые листья камыша бьют его по лицу — за спиной он чувствует дыхание австрийских солдат. Впереди ничего не видно. Лишь чуть светлеет вода. Он идет прямо к ней, спотыкаясь, проваливаясь в ямы. Ружейные пули свистят в болотном камыше, вспыхивают красные и зеленые ракеты. Понтоны на том берегу. С ближайшего острова сквозь мрак, ветер и тревожные звуки беспокойной ночи затрещал пулемет. Мича погружается в ил. Пули ударяют о берег. В рукава, за воротник — всюду просачивается холодная грязная вода. Мича весь дрожит. Он чувствует дыхание людей, пробирающихся через камыш. Вода чуть поблескивает. На поверхности плывут черные бесформенные предметы; в темноте их едва можно различить. Ветки или доски — не разберешь. Мича коченеет. Стрельба вдруг стихает. Откуда-то появляется зеленый свет, неестественный, мертвящий, который не дает возможности ясно видеть предметы. Тишина стоит безвоздушная, стеклянная. Камыш не шуршит. Не слышно и дыхания невидимых людей. Совсем близко от Мичи неизвестная ночная птица испускает по временам резкий монотонный звук. Мича вдруг чувствует, что изнемогает. Дрожа, с взъерошенными волосами, он вскрикивает, поднимается из ила, сбрасывает шинель, ранец и прыгает в воду. Вода обжигает его распухшее лицо и руки, а промокшая одежда становится тяжелой, как свинец. Проплыв несколько метров, он чувствует, что ему не выдержать: тяжелые сапоги тянут ко дну, грязная вода — ил с песком — забираются в рот, который он не в состоянии закрыть. Он захлебывается и теряет сознание, но все еще размахивает руками. По воде медленно плывет бесформенная масса. Он хватается за нее и ощущает под рукой сукно шинели. Потом снова начинает тонуть. Невдалеке слышится шум весел. Он напрягается и кричит. Понтон проходит в полуметре от него, веслом зацепив утопающего. Мича хватается за весло. Переполненный понтон относит. Сухо трещит пулемет. Красная ракета разрывается над самой водой и рассыпается красным градом. Наконец, понтон ударяется о берег...
Ненаду казалось, что все это он видит собственными глазами. Каждое' слово Мичи превращалось в картину, воображение играло, он просыпался ночью без одеяла, на голом полу, рядом с периной, и звал на помощь.
Время от времени Мича обливался потом и тихонько стонал. Ясна подходила и вытирала ему лоб платком. Он отвечал благодарной улыбкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165