Наши потери — одиннадцать человек.
— Звонил Донцу, скоро прибудут боеприпасы,— устало обещает Домников. О партсобрании больше не напоминает.— Пойду к себе. Если . что — разыщите..
Однако ночью противник активизирует боевые действия. Горит хутор Нижне-Кумский; а вражеская авиа-ция все сбрасывает и сбрасывает на Него бомбы. Едва улетят самолеты, как возобновляют атаки пехота и танки. В небе непрестанно полыхают огромные шары осветительных ракет. 'Медленно спускаются они на парашютах, словно дожидаясь, пока самолеты закончат разворот и выйдут на хутор.
Домников ждет бомбежку, как чего-то само собой разумеющегося, неизбежного. И все-таки она начинается неожиданно. На этот раз на позицию полка падают
пять-шесть бомб, остальные рвутся в самом хуторе. Но все равно потери теперь прибавились.
Ему не хватает терпения оставаться в укрытии. Он поднимается на ноги, стряхивает с себя землю, перемешанную со снегом, идет по ходу сообщения на наблюдательный пункт. Ускоряет шаги и успевает переговорить по телефону с командирами батальонов. Они пока ничего определенного не могут сказать о потерях, да и неуместно вроде требовать от них заниматься сейчас подсчетами. Никто не сдвинулся назад ни на шаг, а это основное.
Звонит на НП командира артполка. Отвечает начальник штаба капитан Алтухов.
— Где Кульчицкий? — тревожится Домников.
— Рядом с вами, на прямой наводке. Сказал, что будет выбивать танки,—уверенный голос Алтухова отчетливо слышен, точно он находится в соседнем ровике. «А ведь до него рукой подать»,— вспоминает Домников свое вчерашнее посещение Казимира Викентьевича. При нем тот отдавал приказ оставить с упряжками двух-трех человек, а остальных ездовых разместить в орудийных ровиках и отсекать пехоту от танков.
Вот они, снова громыхают. Артполк сразу же начинает их обстреливать еще на дальних подступах к нашей обороне. Но будет ли ночная стрельба результативной? Огонь ведет и неприятель, и тоже, по площадям. Лязг гусениц нарастает. Один из. танков, словно наткнувшись на невидимую преграду, беспомощно топчется на месте.
Поблизости что-то плюхается, шипит, будто кто-то вздумал раздуть самовар, и ослепляет. Комья мерзлой земли остервенело стучат по каске. Домникову не хватает воздуха, он вот-вот задохнется. Во рту так сухо, что язык не достает до верхней губы. Человеческих голосов не слышно, в ушах стоит лишь металлический скрежет и грохот. Время для него словно остановилось. Страшит мысль: «Как там батальон капитана Кислого?» Хватает телефонную трубку, но никто не отвечает. Ясно, при такой чехарде провода могут уцелеть лишь чудом.
— Связь восстановлена! — обрадованно кричит телефонист. Оказывается, он все время прозванивает линию и без напоминаний устраняет повреждения. Ему под сорок, а проворен и вынослив, как двадцатилетний.
— Фамилия?
— Воронин Прокофий Александрович,—устало распрямляясь, отвечает телефонист.
— Запишу, чтобы, не забыть. А вчера кто к тебе приходил?
— Ефрейтор Борис Савельевич Попов из Мичуринска. Ветеран дивизии, со дня формирования воюет.— И снова раздувает щеки, прозванивая линию связи.
Эти несколько фраз телефониста встряхивают Дом-никова, к нему снова, возвращается жажда деятельности.
Санитары выносят в тыл раненых, подбирают убитых. Один из бойцов предлагает:
— В балке приметил яму — широкая и глубокая. Приспособим для братской могилы.
На него с укором обрушиваются одновременно несколько голосов.
— Пригорок вон тот видишь? — Домников протягивает перед собой руку.— Там вырастет курган. На нем накажем посадить плакучую иву, она станет беречь тишину у могил.
Часа через два гремит прощальный залп. И сразу же эхом отзываются вражеские пулеметы. Визжат, рассекая мерзлый грунт, огненно-красные струи трассирующих пуль.
Под утро Домников садится на дно окопа. Сон сдавливает уставшие веки. «Еще секунда, и я открою глаза,— успокаивает он себя.— Встану и пойду». Через миг набухшая дрема поглощает все звуки. Вениамин Митро-фанович смотрит на стенку окопа и ужасается при мысли, что оторваться от земли уже не в состоянии. К окопу кто-то приближается. Звук шагов будто подталкивает его. Он порывисто встает на колени, затем поднимается на ноги.
Утро хоть и туманное, но не приносит полку облегчения. Бомбы по-прежнему истошно воют, раздирая душу на части. Нескончаемо долго висит над степью шум танковых двигателей. За бронемашинами вьются дымчатые шлейфы поземки, они образуют сплошную завесу, и сосчитать их количество просто невозможно. Наши артиллеристы встречают огней все новые шеренги.
— Не ныть! — громко подбадривает Домников своих пехотинцев.
И хотя никто не нуждается в столь явном подбадривании, все же появлению майора в ротах бойцы рады,
точно именно от него зависит и исход боя, и дальнейшая судьба каждого воина. А он не устает повторять:
— Устойчивость в обороне, как и в идеологии,— это главное! Будем отстаивать каждую пядь!
И полк стоит. Стоит на одном месте еще три дня, не давая противнику возможности продвинуться даже на шаг.
К вечеру 23 декабря накал сражения спадает. А ночью разведчики разносят снимающую многосуточное напряжение весть:
— Ребята, они драпают! Отступают фрицы! Итак, план деблокады окруженных под Сталинградом
войск сорван! Речка Мышкова явилась для врага непреодолимым рубежом. Впоследствии немецкий военный историк Ф. Меллентин с горечью заметит: «Не будет преувеличением сказать, что битва на берегах этой безвестной речки привела к кризису третьего рейха, положила конец надеждам Гитлера на создание империи, и явилась решающим звеном в цепи событий, предопределивших поражение Германии».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93