Правительство ЧСР признало ее дипломатический статус и регулярно выдавало субсидии. Были украинская, петлюровская миссии, донское правительство во главе с ростовским мукомолом Парамоновым... Чуть не каждый день создавались эмигрантские союзы, комитеты, общества.
Трудно сказать, сколько развелось их тогда по Европе — в Берлине, Париже, Варшаве, Софии... В одной Чехословакии в начале 20-х годов насчитывалось 46 украинских буржуазно-националистических объединений и группировок. 12 националистических организаций действовали в 1926 г. в буржуазно-помещичьей Польше.
В союзы и общества объединились ревнители памяти государя императора Николая II, бывшие воспитанники Пензенской гимназии, ахтырские гусары... С десяток украинских эмигрантов создали «Товарищество святого Владимира — великого князя Украины-Руси». Наряду с мелкими группами, академическими и профессиональными кружками действовали крупные объединения с широко разветвленной сетью. Так, «Российский общевоинский союз», организованный в сентябре 1924 года, имел отделения едва ли не во всех крупнейших городах Европы, возглавляли его Врангель, Ку-тепов и Миллер.
«Акция помощи русским», как ее официально назвали, приняла в ЧСР государственный характер. В министерстве иностранных дел завели специальный отдел. Ежегодно на содержание эмигрантов выделялись огромные средства. За десять лет, с 1921-го по 1931-й, как свидетельствуют документы, на содержание белой эмиграции в Чехословакии было
ассигновано более полумиллиарда крон. В Центральном государственном архиве ЧССР мы листали целые тома расписок за казенные подачки «Союзу кубанцев», «Донскому союзу», «Обществу грузинских эмигрантских студенческих организаций» и т. д. и т. п.
Лидеры эмиграции не уставали благодарить Масарика, «Целое поколение за границами своей родины готовится к новой творческой жизни в благодарной семейной атмосфере Вашей заботы и на средства Чехословацкой Республики». Растроганный президент распорядился оригинал письма князя Львова оставить у себя, а для архива снять копию.
Словеса о «новой творческой жизни» прикрывали подготовку кадров для буржуазной России, на восстановление которой рассчитывали в европейских столицах. Таков был классовый смысл «Акции помощи русским». Ее организаторы, по точной оценке Г. В. Чичерина, рассчитывали на «восстановление у нас буржуазного строя» и готовили «к этому моменту государственных людей из белогвардейцев». Бенеш, продолжал нарком иностранных дел, «кормит и обучает государственных преступников, как бы содержит притон таковых».
Политика чехословацкого правительства по отношению к эмигрантам, говорил в палате депутатов Национального собрания ЧСР коммунист Карел Крейбих, есть не что иное, как создание великолепно организованных условий для существования здесь резервного войска... на помощь русской контрреволюции. «Почему эта эмиграция рассеяна до сих пор по Европе?— продолжал Крейбих.— Кто не желает вернуться в Россию?.. Не желают вернуться домой те... кто горит желанием организовать заговор против Советского правительства».
Константину Найдичу зачли два семестра медицинского факультета, пройденных еще до семнадцатого года, в той далекой жизни, где сверкали купола Софии и тихий, чистый снег усыпал Золотые ворота, а погожими летними вечерами в Мариинском парке убаюкивала музыка духового оркестра. В той далекой жизни, где он после зимнего пикника в Дар-нице мирился с политехником Рыбачуком в кафешантане «Аполло» на Меринговской улице. Больше всего сейчас ему хотелось тишины, какая бывает только на Владимирской, когда на ресницах, на губах тают стылые снежинки. Но ти-
шины не было ни в университете, ни дома, на далекой окраине, где он снял комнатенку. Сокурсники-чехи получали стипендию едва ли не в два раза меньше и, пересчитывая кроны, косились на эмигрантов: «Нахлебники!» Хозяин дома — легионер, у которого, казалось бы, можно найти сочувствие, ворчал: мало вам дали красные, свалились теперь на нашу голову.
Найдич по давней привычке доверял пережитое только дневнику. И теперь еще — на расстоянии — Кочергину. Гал-липолийская размолвка забылась. Кочергин рвался из Галлиполи, расспрашивал, какие учебные заведения открылись для эмигрантов в Праге. Найдич обстоятельно перечислял: русский юридический факультет, украинская экономическая академия, пединститут, украинский вольный университет... Перечислял и настойчиво звал Дмитрия в Прагу — душевное одиночество было невыносимо.
Наконец от Кочергина пришла весточка: отплываем в Варну. Они плыли на судне, которое месяца за три до этого перевезло в Болгарию казаков с острова Лемнос. Обгоняя переполненный транспорт, над волнами пронеслась тогда телеграмма Врангеля, адресованная болгарскому правительству: «К вам едет банда дезертиров из моей армии, по преимуществу преступный элемент, большевистски настроенный, опасный для государственного порядка».
Казаки, коротая время, оставляли на стенах кают, на переборках послания будущим пассажирам: «Тут ехали товарищи с химической фабрики Врангель и К° в Галлиполи, после того, как были перекрашены из белого в красный цвет», «Мы отвоевались. А ты?», «Из проклятой Кутепии еду в неведомую Совдепию и не сомневаюсь, что там лучше».
Кочергин читал прыгающие строчки, точно письмо, адресованное лично ему. А сам-то он куда плывет? Куда вынесет волна? Нет, он сам всегда выбирал дорогу. «Я в шестнадцать лет ушел добровольцем на великую войну,— думал Кочергин.— В 22 года командовал полком. Был популярен среди офицерства и солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133