.. Я сказал вам: учитесь рисовать... Я еще помню, как вы неправильно проводили линии на бумаге... Терпение, говорил я вам, а главное — старание! Я заставлял вас работать по пять часов в день... в продолжение целого года, начиная всегда в одно и то же время и заканчивая в те же минуты...
— А добрая мадам Симонс кормила меня и не брала денег за квартиру... по вашей просьбе, — перебила его Нетти, смотря на толстую хозяйку, которая из чрезмерной скромности прятала свое лицо в кружке с чаем.
— Вы правы, Нетти! Мы не забудем никогда, что она сделала для нас, — продолжал Колосс взволнованным голосом.
— Я прошу вас, — сказала мадам Симоне глухо, — не вмешивать меня в ваши истории и оставить меня в покое!
У доброй женщины показались слезы на глазах.
Нетти встала, взяла ее голову обеими маленькими руками и поцеловала. Толстая хозяйка вырвалась, шумно высморкалась и воскликнула:
— Я же вам сказала, оставьте меня в покое... Я люблю общество, вот и все!
— Возвращаюсь к Нетти, — сказал Колосс. — Через год она умела рисовать... но ей был знаком только процесс рисования. Тогда я взялся за нее серьезнее, отнял все модели... ей пришлось рисовать по памяти... Она должна была копировать формы, которые возникали в ее воображении. Затем я ей дал в руку кисть... Сегодня пять лет с того дня, как она начала проводить первую линию, и вот через несколько часов достопочтенная Национальная галерея Нью-Йорка откроет двери гудящей толпе... и эта толпа в изумлении остановится перед прекрасным произведением нашей Нетти! Нашей Нетти, которую я сделал живописцем, я, Колосс, посредственный рисовальщик и неумелый пачкун... я, уверяющий, что можно дойти до всего, не следуя
никакому другому пропилу, кроме того, которое формулируется двумя словами: «Терпение! Старание!»
Точно так же было и со мной, когда я ощупью искал своего призвания: вы сделали из меня доктора, которым, я надеюсь, вы будете иметь право гордиться, — сказал Эванс, пожимая руку старика.
— Э, Боже мой! — воскликнул Колосс. — Да к чему же служили бы живые силы природы и разума, если б хорошее направление не развивало их во всей полноте?
В эту минуту прозвенел звонок у двери.
— Опять почтальон! — сказала мадам Симоне. — Сегодня какое-то почтовое утро...
Она вернулась с конвертом в руках.
— Письмо мисс Нетти Дэвис. М-да, — прибавила она, грозя пальцем молодой девушке, — у вас слишком большая корреспонденция, моя красавица...
Нетти взяла конверт.На нем была печать и подпись:
«Арнольд Меси и Ко.
5. улица Нассау, Нью-Йорк».
Она вдруг страшно побледнела и, сделав над собой
усилие, отдала письмо Колоссу, который поспешно распечатал его.
— Вот, слушайте!»— и он прочел громким голосом: «Мистер Арнольд Меси, посетивший вчера, до публичного открытия, выставку Национальной галереи, просит мисс Н. Дэвис пожаловать в два часа в зал конкурса, чтоб переговорить с ним о покупке ее замечательной картины».
Нетти вздрогнула.
— О, — воскликнула она, закрыв лицо руками. Эванс в молчании смотрел на нее. Какие же это тайные страдания постоянно омрачали это чистое существо? Колосс мягко взял руку Нетти.
— Терпение! — сказал он ей. — Терпение и старание!
6 КУПИТЕ! КУПИТЕ БОЛЬШУЮ НОВОСТЬ!
При въезде в Нью-Йорк с северной стороны мы оказываемся в непроходимой чаще узких и грязных улиц. Это остатки старого города. Они тянутся вдоль берега реки и представляют собой лабиринт, куда не проникает пи свет, ни воздух...
Одна из таких улиц зовется Старый Каток. И, действительно, нужно проявить чудеса ловкости, чтобы не поскользнуться на ее грязной покатости и не упасть в зловонные ручьи, протекающие по ее краям.
Здесь, на углу улицы Фронт, в нескольких шагах от берега, стоит высокое здание, когда-то служившее, вероятно, складом различных товаров. Это нечто вроде рынка, покрытого крышей, с которой дождь и ветер сорвали черепицу, обнажив сгнившие балки. Истлевшие И плохо прикрепленные одна к другой доски его степ кажутся старой заплесневевшей бумагой.
Кучи грязи у полусгнившего фундамента дома чередуются с лужами грязной и вонючей воды. Сорвавшаяся с одной петли дверь ведет вовнутрь...
Через окна, вырезанные высоко в стенах, едва пробиваются лучи солнца.В этой затхлой полутьме едва можно разглядеть формы каких-то существ, похожих на людей. Чьи-то маленькие тела локат, тесно переплетенные между собой. Головы, ноги — все смешалось, покрытое грязными лохмотьями, на фоне которых резко выделяются лица, руки и голые ноги.
Где-то бьет семь часов.Тогда в разных концах помещения поднимается несколько фигур. Это взрослые люди, которые тоже спали здесь, в этом вертепе грязи и нищеты. Один из них прикладывает пальцы к губам и издает пронзительный и долгий свист, который повторяют его помощники.
И как в театральных представлениях жезл колдуна вдруг оживляет неподвижные камни, так и тут вся эта масса внезапно начинает потягиваться, копошиться, толкаться...
— Эй, черти! Вставать!
Это воззвание относится к детям: это дети валяются здесь, скученные, будто животные в стойле.Свисток оказывается недостаточным средством, как и крик. Тогда раздаются хлопки длинного бича. Нельзя поручиться, что этот бич не достанет спину или голову кого-нибудь из этих несчастных.
Во всяком случае, так как подъем происходит недостаточно быстро, один из взрослых врывается в этот муравейник, раздает удар.....аправо И налево, толкая ногой то того,то другого, и сопровождает все это грязными ругательствами, хлопаньем бича и свистом.Происходит жуткая толкотня и потасовка.Тут собраны дети разных возрастов, начиная с мальчишки десяти-двенадцати лет, бледного, худого, иссохшего, и кончая ребенком пяти лет, сохранившим остаток младенческой свежести на щечках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61