Нет, ты лучше по вечерам сиди дома, на будущий год я еще больше часов возьму, и мы понемногу разживемся.
— Ты в автомобиле собираешься Индре спать укладывать?
Глаза Марцелинаса стали метать молнии.
— Мои нервы, Криста...
— Не у тебя одного нервы.
— Криста!..
Хлопнул дверью и убежал. В этот свой политехникум. Есть где спрятаться.
— ...Ты правда так думаешь?
Глаза Марцелинаса до боли пронзают Кристину, острыми буравчиками вонзаются в сердце. Но почему он так уставился, словно Кристина бог весть что... Она сказала... ну ладно — сказала... Ах, она же ничего не сказала, это ее устами кто-то... кто-то, смелее ее, кто-то, желающий добра ей, Марцелинасу, Индре.
Индре росла как на дрожжах, вытянулась, стала уже вровень с матерью. Купленную полгода назад одежду или обувь хоть выбрасывай — не влезает, не вмещается. Всякой детской чепухой — платьицами, вязаными костюмчиками, туфельками — наполнили
два картонных ящика, пересыпали нафталином, поставили на шкаф. Пускай стоят, понадобятся, ведь еще не все. Она была готова рожать, растить. Но Кристина была не такой, как ее мать или бабушка, которым и в голову не приходило спрашивать себя или своего мужа: а где детей растить? Есть крыша над головой (пускай и протекает в дождь), четыре стены с окошком на божий свет (пускай и ветры свистят в щелях), так чего же еще надо? Конечно, только детей, и чтоб их побольше было за столом (что на стол поставить? А что бог пошлет).
— Будь осторожен, Марцелинас, не забывайся,— каждый раз напоминала Кристина.
Индре лежала в той же самой комнате, на диванчике, и они ночью боялись лишний раз пошевельнуться, поэтому изредка забегали домой в обеденный перерыв. Девочка в школе. Да, сегодня у нее шесть уроков, вернется только около трех.
— Поторопись, Марцелинас.
Каждую минуту ей чудилось, что вот-вот заскребется ключ в замке, заверещит звонок. Почему вы заперлись?— спросит. А может, и не спросит, только посмотрит такими глазами, которые уже все понимают. Все-таки двенадцать лет. Кристина стирала в ванной, дочка просунула в дверь голову. «Переодень штанишки, постираю».— «Не надо, мама».— «Вот какая пена. Переодень. Чистые в шкафу».— «Нет, я сама постираю». Ее лицо покраснело. Кристина обо всем догадалась, а потом, поговорив о какой-то чепухе, начала издалека: «Тебе даже в голову не приходит, но твой организм уже приготовился... ты можешь стать матерью...» Индре слушала, оторопев, перепугавшись насмерть, руками ухватилась за край стола с такой силой, что пальцы побелели, стали похожи на тоненькие мелки. Вот-вот, думала Кристина, приходит час, когда младенец, которого ты родила и носила на руках, становится женщиной, а в твоих жилах все еще течет горячая кровь, сердце тревожится, тело жаждет ласки.
— Ах, Марцелинас...
Он лежал зажмурившись, все еще держа руку на ее груди. На лице улыбка минутного счастья.
— Если б у нас теперь появился ребенок...
Марцелинас поднял голову.
— Уже?..
— Почему ты испугался?
— Я ничуть не испугался.
— У тебя такие глаза...
— Неправда, Криста.
— Может... Я только хотела сказать, что если б у нас теперь появился ребенок, то растить его было бы легче, Индре бы помогала.
— А я-то подумал... Послушай, Криста, ведь мы тогда жили бы вчетвером. Ты поняла? Вне очереди получили бы квартиру. Тогда уж железно.
— Через сколько лет получили бы?
— Год бы прошел, два, и дали бы.
Она взяла руку Марцелинаса, осторожно, как фаянсовую посудину, сняла с груди, опустила ноги, посидела, уставившись в одну точку, и стала одеваться.
— Конечно, Криста, нелегкие это были бы годы, пришлось бы потерпеть.
Кристина одевалась, крепко сжав губы. Потерпеть... А коляску где поставишь, кроватку? Где пеленки повесишь? Где приляжешь хоть на минутку отдохнуть? Тебе-то хорошо, уйдешь в этот свой политехникум, на ночь нажрешься таблеток и будешь дрыхнуть, чтобы не слышать детского писка...
— На работу опоздаешь,— миролюбиво напомнила.
— Сказал, что иду в министерство, а там можно и застрять.
— Я тоже сказала...
Переглянулись, как заговорщики.
— Хорошо живем, Марцелинас.
— Красиво живем, Криста.
Улыбка на их лицах переросла в горькую гримасу. Она достала губную помаду и застыла перед зеркалом.
— Седых волос все больше и больше.
— Не каждого седина старит.
Марцелинас встал за спиной у Кристины, взял за плечи, уткнулся лицом в волосы. Жест любви?.. Когда поднял голову, в его выцветших глазах блестели боль, неуверенность. Мысли его, казалось, витали где-то далеко-далеко.
— Видно, долго нам еще придется ждать,— покачала головой Кристина.
Его руки потяжелели, скользнули по ее плечам.
— Ты что-то сказала?— наконец очнулся он.— Ждать? Ну да, конечно. Завтра-послезавтра я поинтересуюсь, Криста. Я все время буду их тормошить, не давать покоя.
— Кто тебя будет слушать, ты же новенький. Скажут, поработай хоть пять годков, тогда поговорим.
— Нет, нет, Криста. Пять годков... С ума можно сойти. Но ведь люди получают хорошие квартиры, живут.
Она водила помадой по губам.
— Получают, живут.
— А почему мы?
— Вот-вот, почему мы?
— Чем мы хуже?
— Чем мы хуже?
Кристина тихонько вторила, и это передразнивание, которое она иногда себе позволяла, всегда Марцелинаса вышибало из равновесия. Сдерживаясь, он засунул руки в карманы брюк, отвернулся к окну, сгорбился.
— А может, я виноват?— покосился через плечо.
— А может, я виновата?— посмотрела через плечо и Кристина, и этот ее вопрос, теперь уже нечаянно совпавший с вопросом Марцелинаса, высек искру.
— Невозможно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81