.. И пошли шибче...
В залах станции на лавках, грязных узлах, мешках, чемоданах и прямо на цементном полу тесно сидели люди. Мой железнодорожник, ловко лавируя с велосипедом в руках, уже пересек зал и скрылся за дверью, где висела табличка: «Посторонним вход воспрещен».
Я толкнул дверь и оказался в крохотной комнате. Здесь было так же душно, как и в зале ожидания. За спинами людей, сгрудившихся вокруг стола, нельзя было различить хозяина комнаты. Видна лишь тулья его черной фуражки, да слышен басовитый голос:
— Не будет на Поворино поездов, не будет. Русским языком говорю. Прошу очистить помещение. Прошу...
Но никто не сдвинулся с места. Все заговорили сразу, нависнув над невидимым мне человеком, а он на все вопросы, крики, ругательства отвечал одно:
— Прошу очистить помещение. Прошу! Мне надо уходить, прошу...
Он поднялся и оказался почти на голову выше всех в комнате. Подталкивая в спины, дежурный стал теснить людей к двери. Я решил держаться ближе к своему велосипеду.
— Это еще что? — загремел над моей головой его скрипучий голос.— Обнаглел совсем народ. Скоро с телегами полезете. А ну марш отсюда со своим велосипедом! Живо!
— У него есть дело до тебя, Митрич,— загородил мне дорогу мужичонка-железнодорожник.
— Здесь у всех до меня дело, только у меня его нет,— отозвался сердито дежурный по станции, но не стал выталкивать меня из комнаты.
Когда мы остались втроем, он опустился па край стола и устало спросил:
— Ну что еще там?
— У него отец где-ю здесь в эшелоне. Наверно, в триста пятьдесят четвертом.
— Триста пятьдесят четвертый час назад отправил,— равнодушно ответил дежурный и, осмотрев меня, спросил: — Ты почему такой грязный?
— А может, не ушел?..— Чуть не сквозь слезы спросил я.— Может, еще здесь...
— Откуда ты узнал про отца? — теперь уже сердясь, спросил дежурный.— Кто тебе сказал?
— Отец. Он заезжал домой, а меня не было...
— Работаешь?.. У нас в ремонтниках?
— Не у вас, я из тракторной бригады Первомайского колхоза...
— Ого,— вдруг оживился дежурный,— а когда отец дома был?
— Наверное, утром, мне сообщили часа полтора назад, и я сразу сюда...
Дежурный больше не спрашивал. Он торопливо подошел к селектору и стал с кем-то говорить, называя номера эшелонов. Потом резко щелкнул выключателем, повернулся ко мне.
— Сейчас отправляется двести семнадцатый с четвертого пути. Может, он там? — И, глянув на моего спутника, добавил: — Семен Иванович, проводи. Только живей!
Мы кинулись из комнаты. В несколько отчаянных прыжков через узлы и чемоданы я пересек залы и, выбежав на перрон, метнулся под вагон стоявшего поезда. Семен Иванович проявил почти такую же прыть. Но он бежал экономнее, прямее, выбирая дорогу между эшелонами, ловко подныривал под брюхами цистерн.
— Вон тот! — крикнул он у меня над ухом, когда мы выскочили на четвертый путь.— Эхма!.. Уже отправление дали...
Прямо на нас, тяжело заскрипев сцепами вагонов, медленно двинулся поезд. Семен Иванович с неожиданной силой дернул меня за руку, и я чуть не кубарем скатился с насыпи. Мимо, набирая скорость, прошел паровоз, и тут же поплыли платформы с лесом, автомашинами. В кабинах солдаты, из-под колес автомашин торчали спины и головы мешочников, тех счастливцев, кому в последнюю минуту, уже на ходу поезда, удалось вскочить на платформы. Я всматривался в лица солдат, они возбужденно и весело смотрели по сторонам, что-то выкрикивали. В сравнении с моим отцом все они юнцы. Замелькали теплушки. В квадратах распахнутых дверей тоже сидели и стояли солдаты. Поезд убыстрял ход, и я уже не успевал разглядывать каждого.
— Как фамилия? — толкнул меня Семен Иванович.
— Кого? — не понял я.
— Отца.
— Чупров. Николай Степанович.
— Давай кричать.— И тут же, как только с нами поравнялся вагон, крикнул: «Чу-пров! Чу-пров!»
Теперь мы кричали вместе. Солдаты в теплушках что-то отвечали нам, смеялись, махали пилотками, шутливо приглашали жестами к себе в вагоны.
И вдруг на наш крик в одном из вагонов от двери сразу метнулось несколько человек. Через мгновенье в проеме показалась фигура солдата, и он что-то закричал. Я рванулся вдоль насыпи за поездом. Солдат, перевалившись грудью через перекладину, перегораживающую дверь, отчаянно замахал рукой, потом сдернул с головы пилотку и стал размахивать ею. Я так и не разглядел лица солдата. Поезд шел в сторону запада, солнце светило прямо в глаза, да и расстояние такое, что уже нельзя было рассмотреть. Но почему-то я понял, что это отец, и бежал из последних сил за поездом, а солдат все дальше и дальше высовывался из проема двери. Я даже испугался, что вот сейчас он сорвется под откос насыпи.
Теперь он только одной рукой удерживался за перекладину, повиснув всем телом над полотном железной дороги.
Мимо проскочили последние вагоны, а я все бежал и смотрел на повисшего над землей человека, боясь за него. Поезд поворачивал от меня, выгибаясь дугой, уже не видно этого солдата, оставалась только его размахивающая рука. Потом что-то полетело под насыпь, и я догадался — пилотка.
...Я хорошо заметил, где она упала,— сразу же за семафором, и все же искал долго, потому что вокруг рос густой бурьян.
Пилотка была новая, с зеленой звездочкой, с чистой подкладкой. Наверно, отец надевал ее всего несколько раз. Я нетерпеливо вывернул пилотку, ища в ней записку, прощупал всю пальцами и, не найдя ничего, стал искать бумажку в бурьяне.
Почему-то уверовал, что записка обязательно должна быть. Не мог он вот так уехать, не повидав меня, не оставив письма или записки. И я метался и шарил руками по пересохшему бурьяну, пока не услышал окрик Семена Ивановича:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129